— А ты что скажешь, Шэм?
— Это, конечно, не мое собачье дело, но вы бы послушали умного человека, кэп.
— Один раз я его уже послушал…
— И жалеете об этом, Арт?
— Нет. Но если я все еще жив — то не потому, что вы так планировали.
— Больше того: если я все еще жив, то тоже не потому, что я так планировал. Арт, мне очень не хочется, чтобы у этих парней из конкурирующей фирмы выгорело. Это личное. Я их не люблю.
— Смешно… Я только сейчас подумал, что в основе большинства моих неприятностей лежит чье-то личное… Нет, надо быть справедливым: меня и спасали тоже по личным причинам.
— Если подумать как следует, Арт, то выйдет, что других причин и не бывает. Человек, который говорит, что действует в общественных, государственных или каких-то там еще интересах, немножко кривит душой. Все мы действуем в интересах личных, просто каждый понимает это по-своему…
— Так что вы мне посоветуете, Вадим Семенович?
— Уехать. Чем быстрее, тем лучше…
— Не нравится мне этот вариант…
— Вам еще меньше понравится быть мертвым.
— Хорошо, я подумаю…
— Чего тут думать… — пробормотал Шамиль. — Ехать надо.
— А ты бы уехал?
— Да пес его знает… Как за себя говорить? Если бы я отколол номер вроде вашего, я бы, наверное, уехал…
— Куда бы еще уехать так, чтоб меня не нашли?
— Говорят, кэп, что в Иностранном легионе даже фамилию не спрашивают. Можно назваться как хочешь.
— Шесть лет рабства.
— И французское гражданство, — оторвался от паэльи Востоков.
— Остался сущий пустяк — добраться до Франции.
— Когда-то, если мне не изменяет память, вы со старшим унтером ездили туда хич-хайком.
— Все-то вы знаете…
— Есть и другие возможности… Я тут думал о том, как прикрыть свой и ваш зад… И кое-что надумал. Вы не собираетесь писать мемуары, Артем?
— Пока нет.
— Зря. Писать надо, когда все еще свежо в памяти. Я вот, например, написал. Жаль, что признания не дождусь: это мемуар такого свойства, что кое-кому в Москве, да и здесь, будет очень нехорошо, если его опубликуют. Сначала я хотел сообщить всем заинтересованным лицам, что мемуар будет опубликован в случае моей смерти. Потом раздумал. Шамиль, простите, не могли бы вы на время оставить нас вдвоем?
— Я уже сам хотел отойти, — пожал плечами унтер. — Эй, челло! — он встал и направился к стойке. — У меня в кружке пересохло…
— Я начал понимать киношных негодяев, — улыбнулся Востоков. — Когда придумана и прокручена хорошая комбинация, обидно оставаться в тени. Хочется, чтоб тебя признали. Законная гордость творца. По иронии судьбы в нашей профессии знаменитым становится тот, кто терпит поражение… Вас вышибли из армии за то, что сделал я. Да, вы готовы были подстраховать меня в случае неудачи… Но «Красный пароль»-то — все же моя работа…
Он немного помолчал, снимая вилкой и ножом кусок мяса с шампура.
— Я изменил указания, данные моему душеприказчику: мои мемуары будут опубликованы в случае вашей смерти.
— Ну спасибо, Вадим Семенович!
— Да, в общем, не за что. Это не очень надежная страховка. Хотя бы потому, что может появиться кто-то, заинтересованный в их опубликовании. Там византийские интриги не прекращаются ни на секунду… Но все-таки я передам вам ключ. Скажу, где и как эта рукопись хранится. После моей смерти распорядитесь ею по своему усмотрению. Хотите — напечатайте, хотите — оставьте в качестве страховки.
— Вы говорите о своей смерти так, будто это дело ближайших недель. А вам ведь и пятидесяти нет. Может, вы все-таки лучше прикроете свой зад?
— Уже поздно. Собственно, поэтому я и изменил свою волю. У меня лейкемия, Арт. Последствия московского гостеприимства. Врачи сказали, в лучшем случае — год… Очень вкусный кебаб…
Верещагин ничего не сказал. Он вспомнил, как в окружной больнице умирала от рака горла его мать. Пока она была в сознании и могла говорить, проклинала врачей: если бы те сразу сказали, что ее болезнь смертельна, семье не пришлось бы занимать деньги под залог баркасов, не пришлось бы идти на риск полного разорения… Как видно, с тех пор медицинская этика немного изменилась. Или для шпионов делают исключения?
— Я хочу, чтобы вы стали моим голосом, Артемий Павлович. И не только моим — всех нас, кто уже не может за себя говорить. Чернока, Мешкова, Сабашникова… Я читал ваши публикации в «Военно-историческом альманахе» и доволен вашим письмом. Зная ваш характер, не думаю, что вы откажетесь.
— Я не откажусь.
— Яки. Вы знаете собор Святого Николая на мысе Херсонес?
— Да.
— Настоятель собора, отец Леонид, знает, где рукопись и что с ней делать. Не подставьте старика. Храните эту тайну.
— Обижаете, Вадим Семенович… Что-то Шэм задержался… Один вопрос, полковник. Вы хоть сами-то понимаете, что сделали?
— Вопрос не совсем понятен.
— Вы понимаете, что теперь будет с Советским Союзом?
— Вот те раз… Неужели идеи Андрея Лучникова и к вам запали в голову?
— Я не об идеях Лучникова. Лучников такого и в страшном сне увидеть не мог.
— Ну-ка, ну-ка… любопытно.
— Шестнадцатая республика, сэр, — очень необычная республика. У нее свои законы, своя денежная единица, свои вооруженные силы. Кроме всего прочего, она не то чтобы процветает — все-таки послевоенный экономический кризис, — но в сравнении с другими республиками, даже с прибалтийскими, сильно выигрывает. Простые умы могут сделать вывод: post hoc ergo propter hoc[17]. А более сложные, хотя тоже весьма недалекие умы могут на этом сыграть. Или я слишком плохо думаю о советском региональном руководстве, или к ближайшим советским выборам в их парламент — Совет Народных Депутатов, так, кажется? — каждый уездный князек вроде Щербицкого или Шеварднадзе сделает своим лозунгом национальную независимость. Что случится дальше, мне и думать неохота. Предполагаю, что первыми пойдут на раскол Прибалтика и Кавказ. И боюсь, начнется такое, что Крымская кампания покажется пикником.
— Значит, по-вашему, мы посеяли зубы дракона… Любопытная гипотеза. Я бы охотно побился с вами об заклад, если бы мог дожить до этого момента.
— Слушайте, Шэма долго нет… Не случилось ли чего.
Арт встал на цыпочки, оглядел уже полный народа шумный зал поверх голов…
— Он танцевал вон там с какой-то блондинкой, а теперь куда-то делись оба…
— Артем, я хочу вам напомнить, что ваш друг… э-э… большой ловелас. Может быть, вы найдете сейчас их обоих — и поставите в неловкое положение… Второй вариант — он отправился в клозет…
