— Не понял?
— Мы не сможем прятаться всю жизнь. Они все равно нас поймают. А так я хоть, может быть, успею попрощаться с папой. Почему ты такой упрямый, Никита? Помнишь, ты говорил, что любишь меня? Правда, это было давно…
Никита накрыл ее ладошку своей рукой.
— Хочешь, скажу тебе важную вещь?
— Про папу?
— Я люблю тебя в тысячу раз больше, чем раньше. У меня сердце останавливается, когда слышу, как ты бредишь.
Анита склонила голову набок, две крупные слезы покатились по разноцветным щекам.
— Я не брежу. По-твоему, похоронить отца — значит бредить?
— В нашей роте в Чечне была псина по имени Чоки. Большая, глупая, трусливая овчарка, но у нее был изумительный нюх. Она изрядно досаждала духам. Они охотились за ней, как за человеком. Чоки про это знала и всегда дрожала от ужаса. Когда брала след, когда искала мины — всегда. В конце концов снайпер ее пристрелил. И мы ее похоронили с воинскими почестями. Некоторые плакали. А там были люди ко всему привычные.
— Зачем ты это рассказал?
Они оба давно забыли про еду.
— Ты второй день напоминаешь мне Чоки.
Это была правда, но не вся. Он решил больше ее не щадить и посмотреть, что из этого получится. Анита промокнула переполненные влагой глаза салфеткой. На ее лице не осталось даже воспоминаний о косметике. Но она и раньше, в лучшие времена ею не злоупотребляла. Ей хватало собственной красоты.
— Я так ужасно выгляжу? Как та овчарка?
— Чоки был прекрасный, красивый, ласковый пес, но он всегда дрожал. Поэтому его пристрелили. Кто постоянно ждет пули, тот ее получит. Это закон. Ты его не знаешь, а я знаю.
— Ты же сам сказал, за нами охотятся.
— Но не сказал, что они нас получат. Если будешь меня слушаться, а не прикидываться, что у тебя мозги набекрень.
Анита сморщилась, будто собиралась чихнуть, но через мгновение он сообразил, что это не что иное, как ее новая, приобретенная на зоне улыбка. Будто из темной тучи после судорожных содроганий проглянул синий осколок небес. Он чувствовал себя победителем: она выздоровеет. Они поженятся, и Анита нарожает ему детей. Их дети не будут сиротками.
— Будешь доедать свою рыбу? — спросил безразлично.
— Спасибо, нет.
— А салат?
— И салат не хочу. Сыта твоими сравнениями.
— Что ж, тогда собирайся — поехали.
9
Зубатый завещал похоронить себя на «Зоне счастья», там его и зарыли — на скромном деревенском погосте. С утра согнали всех поселенцев, и похороны получились торжественные и в меру пышные. Зона встревоженно гудела, общее волнение передалось и сюда, под морозную сень дерев. Как бы худо ни жилось при Зубатом, но к нему привыкли, он устанавливал здесь все законы, а что будет дальше? Кто придет ему на смену? На Руси от перемен не бывает добра, здешние люди знали это так же твердо, как любой другой россиянин в любом другом месте. Новейшая история это вполне подтвердила. Напрашивалась прямая аналогия с президентами: только народ очухается от одного полубезумного, воспрянет духом и озарится надеждой, как нагрянет следующий, а вокруг него все те же говорливые, востроглазые молодчики, и в руках у него все та же американская реформа, но с начинкой покруче. Один бил по темени, другой норовит и брюхо вспороть, чтобы прекратить размножение пустоголовых россиян.
Явились на похороны и гости, немного, но были. Пожаловали с небольшой свитой двое воровских законников, уцелевших еще с прежнего режима, — Шалый и Чапрак. Но держались в стороне, в церемониях не участвовали. Тихо беседуя, поминали старинного подельщика в вороненом «мерседесе», окруженном автоматчиками. Подъехали несколько творческих интеллигентов, — двое известных актеров да пяток писателей из тех, что просачиваются на все богатые посиделки в надежде на халяву. По-крупному им обламывается все реже, благословенные времена Бориса миновали, но им хоть бельмы залить да покрасоваться в обществе — и то радость. Промелькнул человек из правительства, со знакомой народу по множеству телешоу раскормленной будкой; на похороны сиятельная персона на всякий случай обрядилась бомжом. Еще прикатила забавная старушонка с фиолетовыми кудельками, назвавшая себя маманей покойника и сходу потребовавшая денежной компенсации за невинно убиенного сыночка. Охранники на скорую руку накостыляли бабке по шее и заперли в чулан до выяснения.
Заглянул на часок и Желудев, хотя поначалу не собирался. Но потянуло. Не столько, чтобы попрощаться с наперсником, сколько выяснить подробности побега Аниты. Он чувствовал, что опасно недооценил молодого маньяка. Хотя после ночного звонка относился к нему, как к достойному врагу, которого чем быстрее уничтожишь, тем лучше, но все равно недооценил. Все время попадался на дешевые трюки и отставал, не поспевал за ним. Час назад, перед отъездом разговаривал с Васюковым. Самодовольный индюк, особист вшивый с обиженным видом доложил, что все меры приняты.
— Какие меры? — Станислав Ильич опять испытывал жгучее желание врезать кулаком по чекистской харе. — Уточни, пожалуйста.
— Москву закрыли в тот же вечер, как случилось несчастье. Два дня чистим южные направления. Полагаю, этого мало. Придется объявлять всероссийский розыск.
— А тебе не кажется, мой генерал, что, пока ты развлекаешься со своими розысками, они успели добраться до Аргентины?
— Почему до Аргентины, Стас?
Васюков знал много способов вывести его из себя, но особенно доставал вот такими вопросами, которыми как бы подчеркивал свою невменяемость.
— Ты хоть понимаешь, что произошло?
— Имеешь в виду, что Зубатого кокнули?
Прежде чем ответить, Станислав Ильич единым духом осушил стакан «Боржоми». Даже борясь с желанием размазать старого пентюха по стенке, он не хотел с ним ссориться. Это было преждевременно. Всему свой час.
— Мне насрать на Зубатого. Тем более, если он подставился каким-то недомеркам. Он заслужил свою участь. Нет, генерал, случилось кое-что похуже. На нас наехали не ФБР, не Моссад и даже не ФСБ, а сопливый провинциальный бандит, которому ты ничего не можешь противопоставить. Он глумится надо мной, делает, что хочет, убивает моих слуг, уводит из-под носа невесту, а ты, кому я плачу бешеные деньги, невнятно лепечешь о каком-то всесоюзном розыске. Что с тобой, генерал, на старости лет головенка прохудилась?
— Не такой уж я старый, господин Желудев. У нас с тобой разница в пятнадцать годков. Много ли?
— Так докажи, что не старый. Отдай мне щенка. Где бы он ни прятался, отдай мне его. Последний раз добром прошу.
Васюков продолжал изображать тупую обиду, помрачнел, насупился. В глубине души Желудев был уверен, что тот над ним посмеивается.
— Осмелюсь напомнить, Стас, мы тем утром ждали его в офисе. По твоему собственному распоряжению.
