— Потому что я приказала Владимиру застрелить человека, убившего вашу жену? Человека, на смерти которого вы сами настаивали?
— Дело не только в этом. Вы упомянули сообщника Лимана. Его звали Франко, и его убил бывший полицейский по фамилии Ромми. Кто-то схватил Ромми и забил его до смерти.
— Лиман назвал нам Франко, — холодно отвечает миссис Жилина. — Владимир следил за домом, когда приехал мистер Ромми, и услышал выстрелы. Если бы Владимир не сделал того, что сделал, вы, скорее всего, сейчас находились бы в тюремной камере. Вежливый человек поблагодарил бы нас.
Она говорит таким тоном, будто обсуждает погоду. Я вспоминаю выражение лица Тиллинг, когда она описывала раны Ромми. Я резко встаю, и чашка с блюдцем соскальзывает у меня с колен на пол и разбивается.
— Давайте я выскажусь прямо, — предлагаю я. — Я не хочу иметь никаких дел ни с вами, ни с вашим фондом.
— Вы считаете себя вправе судить меня, — язвительно замечает миссис Жилина. — Несмотря на ваше желание убить Лимана всего лишь полчаса назад, несмотря на ужасные последствия вашего решения для всего мира.
— Я был не прав. Я совершил ошибку. И не хочу совершить еще одну.
Я иду к двери.
— Я невиновна, — неожиданно говорит миссис Жилина, когда я берусь за ручку двери.
— В чем? — спрашиваю я, зная, что должен уйти прямо сейчас и не оглядываться.
— Во всем. Мне было всего девятнадцать, когда я познакомилась с Уильямом Терндейлом.
Я оборачиваюсь. Лицо миссис Жилина ярко освещает луна. Уже ничто не может повлиять на мое отношение к ней, но я хочу знать, что произошло между ней и Уильямом — хотя бы ради Кати.
— Пожалуйста. — Миссис Жилина прикасается к креслу, которое я только что оставил. — Если вы хотите судить меня, вы должны узнать всю правду.
48
— Я не ожидала услышать от вас имя профессора фон Штерна. Откуда вы его узнали?
Я снова усаживаюсь в кресло-качалку рядом с миссис Жилина, не удивившись, что она решила начать с фон Штерна. Что бы ни произошло между ней и Уильямом, началось это все в Берлине, сорок с лишним лет тому назад, когда она была студенткой фон Штерна.
— Банковские записи, которые я обнаружил в компьютере Андрея, сообщали о депозитном счете, на который были переведены деньги из швейцарского аукционного дома. Один мой друг сумел привязать депозит к продаже картины Брейгеля, отданной фон Штерном в коллекцию Гитлера.
— Какая предприимчивость, — иронизирует миссис Жилина. — А что еще вы узнали о профессоре помимо его имени?
— Вообще-то ничего. Только то, что он был специалистом по реставрации произведений искусства и что студенты называли его Bon Papa.
— Профессор был известным франкофилом, — сообщает она, не утруждая себя извинениями за то, что еще вчера отрицала знакомство с человеком с подобным прозвищем. — Война причинила ему много страданий. Он ненавидел фашистов.
— И именно по этой причине фон Штерн оказывал услуги Гитлеру.
— Ваше поколение ничего не знает о жизни в условиях тоталитарного режима, — презрительно говорит она. — Каждый устраивается, как может.
— Вы намекаете на то, что он был хорошим немцем?
— Я намекаю на то, что искусство не было ему безразлично! — рявкает миссис Жилина. — Нацисты создали комитет, чтобы очистить свои музеи от entartete Kunst — «дегенеративного искусства». Они жгли полотна. Профессор фон Штерн прилагал максимум усилий для того, чтобы спасти хоть что-то.
Не могу не думать о том, что еще она переняла от фон Штерна, помимо искусства реставрации — возможно, его этика также сильно повлияла на нее. Возможно, его возвышенные цели оправдывали его действия, точно так же как она считает, что ее возвышенная цель оправдывает ее поступки.
— Так каким же образом фон Штерн в результате получил картины из коллекции Линца? — спрашиваю я, стараясь избегать споров.
— Картины собирались по всей Европе. С некоторыми из них обращались крайне небрежно. В конце 1944 года вся коллекция была перевезена из замка Нойшванштайн в специальную мастерскую в Старой национальной галерее в Берлине, чтобы профессор мог очистить и реставрировать полотна.
— Должны были сохраниться записи об этом. Почему никто не догадался проверить документы?
— Ужасная нелепость, — сухо объясняет миссис Жилина. — Все считают, что уж в чем-чем, а в документации фашисты не знали себе равных. Но служащий в Нойшванштайне, готовивший сопроводительные документы, был небрежен. Он неверно заполнил бумаги, записав место назначения как место вывоза, и наоборот. Ни американцам, ни Советам и в голову никогда не приходило, что в немецких документах могут быть ошибки и что картины на самом деле были перевезены из Нойшванштайна в Берлин, а не в обратном направлении. Американцы потратили много лет, проделывая дыры в кладке замка. Они были уверены в том, что картины спрятаны в стене или под полом. Уильям Терндейл был единственным человеком, кому хватило ума рассмотреть вероятность ошибки в записях. И, что потребовало еще большего ума, он единственный из всех догадался, почему картины были посланы именно в Берлин.
Когда она произносит имя Уильяма, в ее голосе явственно звучит ненависть. Меня все больше распирает любопытство: что же между ними произошло?
— Уильям знал, что профессор фон Штерн — выдающийся специалист по реставрации ценностей, — предполагаю я. — И он разыскал его.
— Так и есть. Когда Берлин пал, профессора арестовали Советы. Русские предоставили ему выбор: либо он работает на них, либо его отправляют в трудовой лагерь. Искусство по-прежнему было для него важнее всего. Послевоенные годы фон Штерн провел, реставрируя и систематизируя картины, захваченные русскими у немцев. К моменту появления Уильяма (то есть весной 1960 года) профессор уже опять работал на своей прежней должности в Университете Гумбольдта в Восточном Берлине. В то время еще можно было передвигаться между западным и восточным секторами города. Уильям начал тайно посещать профессора. Он постоянно льстил ему, задавал вопросы и выражал свое восхищение. Наконец он упомянул коллекцию Линца. Терндейл сообщил профессору, что работает на американскую разведку, и предложил сделку от лица американского правительства: если профессор поможет американцам найти пропавшие картины, то он сможет поселиться в Соединенных Штатах. Уильям поклялся, что американское правительство приложит максимум усилий, чтобы вернуть картины их истинным владельцам, и оставит у себя лишь те из них, вернуть которые окажется невозможно.
— Действительно ли сделка заключалась с американским правительством?
— Разумеется, нет. — Миссис Жилина окидывает меня удивленным взглядом. — Уильям хотел заполучить картины в личное пользование. Но он был достаточно умен, чтобы предложить профессору именно такой вариант. Профессор ничего не рассказал о картинах Советам, потому что считал, что полотна должны быть возвращены владельцам.
