Книга Остаться в живых - Деон Мейер

Странная вещь приключилась на дороге между Фрэнсистауном и Натой.

Тобеле показалось, что его заключили в кокон. Боль растаяла, жар в нем и вокруг него растворился. Он словно вышел из телесной оболочки и плыл над мотоциклом, вдали от действительности. Хотя он не мог понять, как это все случилось, его поразила сила и чудо произошедшего.

Он отдавал себе отчет, что вокруг него по-прежнему Африка; по обе стороны дороги, в саванне, колыхались высокие волны густой травы. Трава, переливаясь, меняла оттенки — от хаки до красно-коричневого. То и дело мимо мелькали одиночные деревья, купы и небольшие рощицы акаций. Над головой безграничным лазурным куполом раскинулось небо. В небе летали птицы, словно сопровождая его. Птицы-носороги и ласточки то взмывали ввысь, то устремлялись вниз; неожиданно пикировал сверху орел-скоморох; стервятники кружили стаей где-то на западе. На короткое время Тобела слился с ними, стал одним из них, расправил крылья, поймал ветер… А потом он снова оказался на земле, под желтым, горячим, злым солнцем. Его лучи как будто выжигали все вокруг. Жаль, что с его помощью нельзя выжечь зло…

Но Тобеле уже не было жарко. Напротив, его колотил озноб, как будто по телу проходил грозовой фронт.

Холод замораживал мысли, и они превращались в куски льда; как айсберги, всплывали в сердце давно забытые образы, вернее, образы, которые он с давних пор стремился забыть. А в глубине души шелестел шепоток: «Пропали без вести».

…Отец стоит на кафедре; жарко, его лоб покрыт мелкими бусинками пота. Одна рука простерта над паствой, другая, ладонью вниз, покоится на белоснежных страницах большой Библии. Высокий человек в строгой черной мантии; возвысив голос, он гневно обличает пороки своих прихожан:

— Что посеете, то и пожнете! Так говорится в Библии. Это Слово Божие. А что же мы сеем, братья и сестры, что мы сеем? Мы сеем зависть, мы сеем ревность. И ненависть. И насилие. Мы сеем, каждый день сеем зло в полях нашей жизни и сетуем, что зло возвращается к нам. Господи, почему? За что? Мы приходим в такое смятение, как будто это Он приготовил нам горькую чашу. Мы так легко забываем. Но мы получили то, что посеяли.

…В Амстердаме воздух тяжел и мрачен, как его настроение. Тобела бродил по переполненным улицам, закутавшись в толстое серое пальто. Из дверей доносились звуки рождественских гимнов; там было тепло. Крутясь на тротуарах, пестро разодетые румяные дети звонко смеялись, их смех звучал, как колокольчики. И только он один был мрачен, не находил себе покоя. Целую неделю его мучили воспоминания о том, как он убил человека в Мюнхене. Ему было стыдно, и он никак не мог отделаться от чувства вины. Так нельзя вести войну. Его внимание привлек крошечный магазинчик на углу, напротив канала. Сначала он заметил в витрине плетеную корзину, в которой лежала горка страусиных яиц. На их овальные, кремово-белые стенки были нанесены псевдобушменские рисунки. Магазинчик назывался «Курьезы из Африки». Вглядевшись, Тобела увидел резные деревянные маски, картины — резьбу по дереву, знакомые фигурки матери и ребенка, аккуратный рядок гиппопотамчиков и слоников из слоновой кости. Вот такая Африка в миниатюре, подходящая для европейской гостиной. Ручная, стерилизованная Африка, запекшаяся рана, перевязанная белым капиталистическим бинтом. Многочисленные племена, языки и культуры, низведенные до уровня жутких размалеванных масок и крошечных белых фигурок из слоновой кости.

И вдруг он увидел в углу ассегаи и щиты из воловьей шкуры — пыльные, полузабытые. Тогда он толкнул дверь и вошел. Звякнул колокольчик. Тобела выбрал один ассегай, повертел в руках. Деревянное древко было гладким, металлический наконечник — очень длинным. Отполированное, блестящее острие покрывали крошки ржавчины.

Ассегай стоил дорого, но он купил его и ушел из магазина с длинным свертком, обернутым в красивую подарочную бумагу.

В душевой гостиничного номера он отпилил древко, и в ноздри ему ударил запах дерева. Опилки устлали белый кафель, как снег. Он вспомнил родину, Восточную Капскую провинцию. Они с дядей Сензени на невысоком холме. Внизу, в лощине, городок, мирный, безмятежный, как если бы его охраняла рука Божия.

— Вот на этом месте стоял Нкселе. — Сензени рассказал племяннику историю их предков, живо описал битву при Грэмстауне. — Здесь воины отпилили длинные древки у ассегаев, именно здесь, а не в стране Чака придумали короткое колющее копье. Белые все наврали, в очередной раз попытавшись унизить коса. Они исказили даже нашу историю, Тобела!

В тот день Сензени сказал:

— Тобела, в тебе течет кровь Нкома, но тебе передался дух Нкселе. Я чувствую его в тебе. Ты должен пробудить его к жизни.

Он положил укороченный ассегай к ногам своих хозяев из Штази и заявил: отныне он будет убивать только так и не иначе. Он должен смотреть врагу в глаза, слышать его дыхание. Он поступит так независимо от того, годится это начальникам или нет.

— Хорошо, — согласились они, недоуменно хмурясь и улыбаясь, но ему было все равно.

Ножны он смастерил сам. Надо было, чтобы ассегай плотно прилегал к спине, чтобы он чувствовал его кожей и чтобы до оружия в любой момент было легко дотянуться.

«Пропали без вести», — звучал в его голове хор мужских голосов. Он увидел на дорожном указателе надпись: «Макгадикгади». Какое ритмичное, музыкальное название!

— Господь наказывает детей за вину отцов до третьего и четвертого рода! — говорил его отец на кафедре.

Макгадикгадикгадикгади, пропали без вести, без вести, без вести.

— Мы есть наши гены, мы — случайная сумма всех наших предков, мы — результат случайного переплетения нитей двойной спирали. Мы ничего не можем изменить, — радостно говорил ван Герден, воодушевляясь собственными словами.

В Чикаго его поразила невероятная архитектура и цвет реки, толпы народу и невозможно чистые улицы. Он застенчиво брел по Саус-Сайду и качал головой, глядя на то, что чикагцы называли трущобами. Интересно, сколько жителей Транскея пожертвовали бы жизнью ради того, чтобы позволить своим детям здесь расти? Однажды он инстинктивно поздоровался с чернокожими жителями Чикаго на коса: с виду они все были такие же черные, как и он, но здешние коса давным-давно, несколько поколений назад, забыли звуки родной африканской речи. И для них Тобела был чужаком. Тогда, ночью, он поджидал у станции надземки одного молодого чешского дипломата. Когда тот, кого он ждал, наконец появился, Тобела подошел к нему вплотную, окликнул его по имени. В глазах предателя мелькнул страх. Он был похож на крысу. Ассегай сделал свое дело, но в таком убийстве не было чести. Пало, Рарабе и другие предки Тобелы укоризненно качали головой.