Дьявол тоже повернулся и застыл неподвижно.
В дверном проеме на свету четко вырисовывался силуэт Черной Орхидеи. Его рука по-прежнему лежала на эфесе шпаги.
Мужчины некоторое время хранили молчание, затем по базилике разнесся голос Пьетро:
Снова повисла бесконечная тишина. Пьетро повторил вопрос:
Песнь XXVI Люцифер
«Я был тем, что есть вы, вы станете тем, что есть я». Такая вот сентенция была написана над скелетом, изображенным в «Троице» Мазаччо — должно быть, первом крупном произведении, где использовались принципы перспективы. Пройди Эмилио по ней, по третьему ряду левого бокового нефа базилики, вот уж получился бы потрясающий эффект: можно было легко себе представить Дьявола сидящим над вон тем гримасничающим Тщеславием и спрыгивающим с фрески, чтобы испоганить святое изображение.
— Почему, Эмилио? — снова повторил Пьетро, шагая между колонами трансепта.
Виндикати улыбнулся и произнес:
«Vexilla regis prodeunt inferni,
Навстречу нам, — сказал учитель. — Вот,
Смотри, уже он виден в этой черни».
Пьетро, медленно шагая по трансепту, между колоннами, продолжил:
«…вот мы пришли туда,
Где надлежит, чтоб ты боязнь отринул.
Как холоден и слаб я стал тогда,
Не спрашивай, читатель; речь — убоже;
Писать о том не стоит и труда».
Он не сбавлял шага:
«Я не был мертв, и жив я не был тоже;
А рассудить ты можешь и один:
Ни тем, ни этим быть — с чем это схоже.
Мучительной державы властелин
Грудь изо льда вздымал наполовину…»
Пьетро наконец остановился.
Виндикати стоял на верхней ступеньке главного алтаря, Пьетро — в нескольких метрах от него, чуть ниже.
— Люцифер, — улыбнулся Виндикати.
И развел руки, как церемониймейстер.
— Добро пожаловать в базилику Санта-Мария делле Вине. Ты знаешь, что таково ее изначальное название? Новелла заменила старую молельню Санта-Мария делле Вине. Я вырос в Венеции, Пьетро… Но родился я здесь. Во Флоренции, на родине моих великих вдохновителей, Данте и Медичи… Но ты, должно быть, забыл об этом. И вот мы встретились в базилике, мой друг, примерно так, как расстались… В доме Бога ты встретил Люцифера. Довольно пикантно, как думаешь? Я вижу, Феодор без труда привел тебя…
Пьетро услышал за спиной скрежет и обернулся. Упомянутый Феодор закрывал двери Санта-Мария Новелла. Он с грохотом опустил деревянный брус и защелкнул металлические засовы.
Пьетро поднял бровь и повернулся к Эмилио:
— Я верил тебе, Эмилио. Той ночью в Сан-Марко я…
— Ах, Пьетро! Ты подарил мне такие приятные моменты. С того самого дня, как вытащил тебя из Пьомби, я знал, что ты будешь слеп, неизбежно слеп… До того момента, когда ты поверил, будто видел мою смерть. Один из моих Стригов хорошо справился с ролью Люцифера, тогда как я прикидывался агонизирующим у тебя на глазах… Но они так и не нашли моего тела, Пьетро. А ты, ты рыскал повсюду и никак не хотел остановиться. Ты вызвал у меня восхищение. Ты был — и есть — самый лучший. Я это знал… Всегда это знал. И это делает мое поражение менее горьким. Ты был моим самым ловким трюком и самой большой ошибкой. А я был твоим проводником, твоим Вергилием в аду, и твоим венецианским Дьяволом. Две стороны одной медали. Ты никогда не задумывался, что Вергилий, тащивший Данте в дебри его души, не кто иной, как очередная ипостась Люцифера, зло, живущее в его собственном разуме? Разве не спасет Вергилий поэта, показывая ему все грехи человечества?
— Но той ночью, Эмилио… Той ночью в Сан-Марко… Почему ты меня не убил?
— Свидетель, Пьетро! Мне требовался непосредственный очевидец моей смерти… Весьма иронично было выбрать тебя на эту роль, верно? Мой план выполнялся как по нотам. И вот ты в конце своего пути, Пьетро Виравольта де Лансаль, ты, которого мы вместе окрестили Черной Орхидеей… В последнем круге. Но ты ведь уже догадался, да? Тот, что из круга девятого, Пьетро… Это ты. Кто лучше тебя подходил для моей игры и был бы самым хорошим инструментом для столь рискованного предприятия? Черная Орхидея! Уже легендарная! И в тебе одном заключались все те грехи, на которых я и построил свою игру: атеист, сластолюбец, известный бабник, гурман, игрок, шарлатан, лжец, распутник, бретер — и это еще не конец списка! Представь, как мне было приятно победить ветшающую Венецию, воспользовавшись тем, кто мог бы послужить ее эмблемой! Да, Пьетро, ты! Ах, какое же это было удовольствие! Я все знал и о тебе, и обо всех прочих: Совет десяти и Уголовный суд всегда шли рука об руку, и единственное, что от меня требовалось — это справиться обо всех, причем с полного благословения Лоредано и советов! На них на всех были досье: на Марчелло, на священника из Сан-Джорджо, на Кампьони с Лучаной, астролога Фреголо… Все они пешки, как и ты. Так что я без проблем отслеживал ваши малейшие телодвижения… Трех капитанов Арсенала запугали, Викарио вместе со мной держал в руках цеха. Да, у нас на руках были все карты.
Пьетро покачал головой. В глазах Виндикати горел безумный огонек.
— И ты подумал, что сможешь скинуть Лоредано…
Виндикати насмешливо улыбнулся:
— Брось, Пьетро… Разуй глаза! Из уст человека, которого республика посадила в Пьомби и обещала еще худшую кару, это звучит смешно! Ты же видел этот карнавал! Вот во что мы превратились! Карнавальные марионетки, которыми управляют и руководят марионеточные же власти! А я был королем одной из властных структур, Пьетро. Совета десяти… Тайных. Самого худшего и самого лучшего из всех. Но подумай на минутку о том, какой сейчас представляется Венеция миру! Фальшивый город, который вот-вот поглотят волны, где уже давно царят лишь разлад, коррупция, обман, тайные сговоры и интриги… Мы уничтожили равенство между аристократами и, отказываясь насаждать необходимую власть, способствовали другому виду непотизма[34]! Непотизму сената, обладающего всей полнотой власти, который отродясь не породил ничего великого!
— Надо же, ты до сих пор веришь в свои бредни…
— Я считал, что ты ненавидишь кумовство, Пьетро. Я считал тебя сторонником единства и мощи Венеции, несмотря ни на что… Но поверь мне, человеку, который тайно или открыто нес на себе самые гнусные деяния республики. Который постоянно общался с продажными политиками, шпионами, жаждущими попить нашей крови иностранцами, бандитами, цехами, готовыми в любой момент продаться нашим извечным врагам, скрягами и шлюхами, коих я ежедневно приговаривал гнить в наших казематах! Знаешь ли ты, что это такое — изо дня в день ковыряться в самом гнусном человеческом дерьме, каждый божий день разбираться с убийствами, доносами, подлостью, низостью? До тошноты, до рвоты? У нас не было иного выбора, кроме репрессий и жестокости, чтобы сдержать распад. Так всегда случается с древними умирающими империями. Это неизбежно. Надо было что-то предпринимать.
