здесь.
Павел встрепенулся. Теперь он почему–то смотрел на меня. Только на меня. Почтальона он уже не слушал. Потом кивнул мне головой, показывая на дверь.
— На минутку.
Мы вышли на крыльцо. Уже совсем стемнело, шумели едва различимые в сумерках громады сосен. Павел постукивал пальцами по перилам. Я чувствовал, что он словно сжался в комок от нервного напряжения, и его состояние невольно передалось мне, хотя я еще не понимал, в чем дело. Самая щепетильная и неприятная часть расследования, думал я, уже позади. Но откуда же исходит сигнал тревоги?
— Нет ничего хуже, когда догадываешься, в чем дело, и чувствуешь себя бессильным что–либо доказать, — сказал Павел глухим голосом — Когда понимаешь, что тебя перехитрили… Не просто тебя, а закон, потому что ты его представляешь. Может быть, я несу банальщину, но… Можешь ты понять человека нашей профессии? Ты представь, что на тебе милицейская форма и фуражка с кокардой, и ты едешь в электричке, и вдруг какое–то вооруженное хулиганье набрасывается на пассажира, сводя счеты, — и ты, ты должен встать первым! Сколько бы их там ни было и чем бы ни были вооружены, ты должен быть первым. И если загорится дом или перевернется лодка на реке — всюду ты, понимаешь, ты! И не имеешь права не то что отступить, даже промедлить… Но это еще не самое трудное в нашей профессии. Вот сейчас я чувствую себя никчемностью перед лицом расчетливого, коварного преступника. Если ошибусь, он останется безнаказанным. И безнаказанность может толкнуть его на новое преступление. Кто же в ответе? Я молчал, несколько ошарашенный признанием, которое плохо вязалось со сценой в гостиной, где Павел выглядел достаточно уверенным в себе сотрудником милиции, отнюдь не склонным предаваться рефлексии.
— У нас всего лишь несколько минут, — сказал Павел. — И начал я так длинно, чтобы ты понял, как все это обязывает. Понял и по–настоящему помог. Может быть, я ошибаюсь, но… Нет, вряд ли ошибаюсь! Ты единственный человек, который может помочь мне очень быстро распутать клубок. Иначе его никогда не (распутаешь! А в нашем распоряжении очень мало времени…
— Но чем же я?.. Я ведь ничего не знаю.
— Попробую хоть кое–что объяснить, — произнес Павел скороговоркой. — Смотри!
Он зажег фонарик и спрыгнул с крыльца. Узкий электрический луч словно бы сгустил темноту, выделив среди нее небольшое светлое пространство.
— Я Воробьев, понимаешь? — сказал Павел — Я подхожу к дому. Оружия у меня нет. У дома набрасывается собака. Именно у дома, иначе я не успел бы схватить топор и пришлось бы спасаться бегством… Вот я заметил топор под крыльцом. Я беру его…
Для того чтобы подхватить колун, Павлу пришлось встать на колено и сунуть голову под крыльцо.
— А собака лютый зверь, тигр — ты слышал рассказ участкового и почтальона? И она не покусала меня в эту минуту, она подождала и дала себя убить! Чушь, не правда ли?
— Действительно… Почему же?
— А почему эта старушка из деревни Бугрихи спокойно вошла на участок и не заметила собаки?
— Быть может, Воробьев уже…
— Она приехала на станцию в полчетвертого и сразу же направилась сюда. А Воробьев прибыл в двадцать минут пятого.
— Так кто же?..
— Убил собаку? Я думаю, хозяин дачи. Он знал, что приедет Рыжий Шкет, и расчистил ему путь… Слушай, мне уже некогда объяснять все по порядку! Ты заметил, что Воробьев очень маленького роста?
— Так же, как и я…
— Да! Сто пятьдесят шесть сантиметров. Его всегда принимали за подростка. Его трудно спутать с кем–либо из нас… Кроме тебя. Ты, наверно, на два–три сантиметра выше Воробьева, но в сумерках сойдешь за него.
— Но для чего это нужно?
— Шавейкин знает, что Воробьев здесь. Но ему еще не известно, жив он или нет. Надо сделать так, чтобы он принял тебя за этого Рыжего и заговорил… Я надеялся, что успею рассказать всем о своих выводах, и мы сообща примем план. Теперь поздно. Слушай внимательно!
Он взял меня за руку и стиснул ее.
— Мы уберем труп и отправим вместе с доктором в город на машине. Вместо Воробьева на кухне останешься ты. Вместо живого. Какой размер обуви ты носишь?
— Тридцать шестой.
— Отлично. Мы подметем дорожку, и ты пройдешь от калитки в дом, оставив следы. Наденешь ватник Воробьева. И его кепку, чтобы скрыть темные волосы. Будешь стоять у окна кухни — именно стоять, чтобы в глаза сразу бросался твой рост, — и ждать приезда хозяина дачи. Шавейкин войдет в дом и включит электричество, но тут же произойдет замыкание. Во время вспышки он заметит только фигуру. На всякий случай ничего не говори. Не отвечай Шавейкину, что бы он ни сказал. Мы будем ждать в гостиной и войдем, когда он скажет то, что нужно. Ничего не бойся, мы рядом.
Я молчал, стараясь запомнить каждое слово. Павел еще раз крепко сжал мою руку.
— Мне не приходилось устраивать таких экспериментов. Не знаю, удастся ли… Все зависит от тебя. Ты сможешь, скажи?
— Да, — сказал я, не успев как следует обдумать предложение. Мне все еще не был ясен замысел Павла, но я уже не расспрашивал ни о чем, понимая, как дорого время. Шавейкин… Но почему он? Какая связь между владельцем дачи и беглым, который случайно забрался сюда?
Вскоре я уже жалел о том, что согласился так поспешно… Да и кого бы соблазнила перспектива разыгрывать роль ожившего мертвеца, оставшись в темном, погруженном в тишину доме? Кто его знает, как поведет себя Шавейкин, увидев в своем доме чужого человека, пусть даже и маленького роста…
Но как бы то ни было, «да» было сказано. Я не без внутренней борьбы подавил трусливые мысли и решил, что мне будет легче, если я во всем буду полагаться на старшего лейтенанта Чернова. Он знает. Он знает, что так нужно для того, чтобы поймать таинственного преступника. Стало быть, надо помочь — и точка.
Тем временем Павел отдавал короткие и четкие распоряжения. Все засуетились, как будто давно ждали каких–то решительных действий.
Сковороденко пробормотал что–то о существующей методике, инструкциях по розыску, которые не вязались с задуманным старшим лейтенантом экспериментом, но Павел в нескольких словах объяснил ему замысел, и лейтенант закивал головой.
— А что ж? Это дело. Дело, говорю. Хоть, может, в управлении и
