традиционными японскими штучками, а то бы еще и сенсею отдать свою жизнь должен был по первому требованию.
Вы удивитесь, но женщины особо не интересовались мною, когда я был "героем". Зато все переменилось, как только я стал "плохим мальчиком". Женщинам не нужен герой с честными глазами и поломанными ребрами. Им нужен плохой мальчик, независимый и неуправляемый, идущий к СВОЕЙ цели без оглядки на чье-либо мнение. Им нужна сила. Женщины чуют силу как акулы чуют кровь — за несколько миль. И никогда не ошибаются. Для мужчин женщины являются самым точным индикатором их силы. Если вы мужчина, и они в вас не влюбляются без памяти, то вы слабы, будь вы хоть чемпион мира по всему сразу.
Сейчас у меня все встало на свои места. Я точно знаю, что быть настоящим мужиком значит полностью уничтожить все рычаги воздействия на собственную личность. По сути, мне предлагали быть сильным, но управляемым. Достаточно сильным, чтобы осадить любого агрессора (воля, мускулы, бокс), но совершенно беззащитным перед манипуляторами, которые могли бы направлять мою силу по своему усмотрению. Ты же мужик, а значит… Ну и дальше по тексту.
Кнопки, на которые можно успешно нажимать, есть у верующих и атеистов, фашистов и антифашистов, воров, бизнесменов, офицеров… В общем у всех, у кого имеется образ, которому надо соответствовать. И лишь в высшей степени гибкая, текучая личность таких кнопок не имеет. Я довел искусство прибедняться до совершенства. Я мог спокойно заявить девушке, что у меня мало денег, поэтому в кафе не пойдем, а посидим на скамейке и скушаем мороженое на палочке. Окружающих шокировало, когда перед ними стоял высокий спортивный парень с тяжелым взглядом рэкетира, сбитыми костяшками на кулаках, и говорил: вы на меня не рассчитывайте, я — патологический трус, у меня от страха кишечник непроизвольно работает, бывали случаи.
Я упивался психологической свободой, невозможностью повлиять на мои эмоции и мое поведение со стороны, стал почти что асоциальной личностью, явно перегибая в этом палку. Впрочем, тогда такое было модно. Это была эпоха доморощенных мастеров дзен, собиравшихся на прокуренных кухнях и пугавших друг друга нарочито неадекватными поступками. Но, по всей видимости, я умел играть на грани фола и не заходил слишком далеко. Юмор, с которым я относился к себе и другим, не позволял усомниться в моей нормальности.
И все это вместе дало результат — трансформация из "героя" в "плохого мальчика" принесла мне популярность. Тренироваться шли ко мне, а не к титулованным спортсменам с черными поясами, хотя у меня не было даже завалящего третьего разряда. Прозанимавшись всю жизнь единоборствами, я умудрился ни разу (!) не выступить на соревнованиях. В юности на боксе я наотрез отказывался выступать. Обычно таких выгоняли, но меня терпели из уважения к отцу. Думали, что я трус, но на деле все было еще хуже. Уже в детстве я презирал саму идею соревнований. Одна только мысль, что кто-то будет судить, какого места я достоин, вызывала у меня непреодолимое отвращение, я чувствовал себя племенным животным на выставке. То же было и с олимпиадами по химии. В школе я увлекался химией и учил ее по вузовским учебникам. Но когда меня отправили на олимпиаду, я демонстративно сдал чистые листы.
У меня все ученики были на первом месте, вот в чем был мой секрет. Пожизненно, с первой минуты в школе. Помимо техники я давал самооценку высшей пробы, которая возвращала к жизни неудачников и превращала тощих очкариков в бойцов куда более грозных, чем "настоящие мужики" из секции бокса. Моя "мания величия" оказалась штукой заразной. Моя экстремальная независимость действовала магнетически, буквально принуждая учеников подражать мне. И чем легче я был, чем больше я наслаждался жизнью и искусством причинения вреда, тем выше был мой авторитет.
Сейчас мне теперешнему неприятен тот странный мальчик, каким я был тогда. При всей своей харизме, я был нелеп и склонен к диким выходкам, что, впрочем, придавало своеобразный шарм. Но самое главное, я был склонен к насилию, пусть и упакованному в оболочку искусства. И даже придав этому искусству сложную высокоинтеллектуальную форму, я все равно оставался в плоскости достижения превосходства, мыслил категориями победы и поражения. Это был, как говорил Остап Бендер, низкий класс, нечистая работа. Впрочем, меня можно понять, на мои спортивно-боевые восьмидесятые наслоились дикие девяностые, когда романтизировалась профессия бандита, а с экранов лились потоки низкосортной криминальной дряни. Меня спасла моя основательность. Я не хотел становиться обычным убийцей, я возмечтал явить в этом смысле нечто особенное, уникальное и доселе невиданное. А это требовало многих лет подготовки. В результате я поумнел раньше, чем успел наделать глупостей.
Говоря высокопарным языком, я ушел с пути Зла. Точнее, прошел его до конца или исчерпал его для себя, это как посмотреть. По счастью во многом лишь теоретически, так и не оставив за собою длинного шлейфа криминала, а то и чего похуже. По дороге я метался от Зла к Добру и обратно, что позволило мне увидеть интересную вещь. Пути Добра и Зла похожи на две боковые лестницы, ведущие к одному входу. По ним невозможно двигаться вечно, рано или поздно поднимешься на верхнюю площадку, где расположена дверь в пространство по ту сторону добра и зла. Находясь слишком долго на одной из лестниц, можно успеть достичь больших практических результатов, став великим святым или великим грешником. А можно пройти побыстрее, не отвлекаясь на то, чтобы кем-то становиться. Там, за дверью, никто не восхитится вашим искусством великого убийцы или великого целителя, никого не впечатлит ваша репутация доброго волшебника или злого колдуна.
Продвигаясь по своему извилистому пути, я искал недосягаемости, стремился к ней. Я сознательно обезвредил "мины", закладывающиеся в фундамент личности в процессе воспитания. Или, говоря языком айтишников, выпилил из программы собственной личности бэкдоры, через которые автор мог получить доступ ко всем ее функциям в обход защиты. Ведя себя прилично на самом поверхностном уровне, я, тем не менее, никогда не давал ожидаемых реакций, чем полностью дезориентировал всех, кто от меня чего-то хотели.
Возможно, кто-то решит, что произвольное изменение содержания нравственных категорий — это ужасно. В воображении сразу же встают психопаты, маньяки, диктаторы, беспринципные циники, готовые ради собственной прихоти перечеркивать чужие жизни. Вздор! Это похоже на суждение, что каждый владелец автомобиля будет давить всех подряд. Разумеется, такая возможность у него есть, но кто в реальности этим занимается? Автомобиль требуется для нормальных бытовых действий, как и способность произвольно регулировать свои психологические механизмы
