от насильника. Наоми Вульф уверена, что «культуру изнасилования» в американской армии формирует общая оценка насилия как приемлемого повседневного способа решать проблемы.
Для эффективности уничтожения мирных жителей на их территории военный должен стать автоматом, не дающим оценки собственным действиям, она мешает решению боевых задач. И в армии создаются условия абсолютной дегуманизации военных, например, перед боевой операцией у них нет доступа к СМИ, но вместо этого открыты армейские в бары и пабы с бесплатным алкоголем.
Перед боем, который может стать последним, пьяный мужчина не слишком отягощен моральными ограничениями. Безнаказанность, разрушающая до скотского состояния, позволяет ему как стрелять в недочеловеков, так и считать недочеловеками объекты сексуального влечения.
А демобилизовавшись, большинство вернувшихся с тем же остервенением разрушают своих близких. И самые эффективные методы психической реабилитации военных заимствованы из ритуалов индейцев, умевших строить мост для воина, переходящего в мирную жизнь, но индейцы строили этот мост в гармоничном целостном мире, чего не скажешь о нынешних американцах.
Насилуют в США не только в кампусах и в армии, телекомпания CNN опубликовала масштабное расследование о случаях изнасилований в домах престарелых. Оказалось, зачастую администрация учреждений смотрит на это сквозь пальцы. А полиция отклоняет заявления из-за путаницы в показаниях жертв из-за провалов в памяти.
Расследование показало, что, например, в штате Иллинойс с 2013 года было подано 386 заявлений об изнасиловании в домах престарелых, при этом только 59 из них были признаны обоснованными. В Техасе были признаны обоснованными 11 из 251 жалобы. Согласно данным государственного статистического центра, количество таких жалоб с 2000 года по всей стране составило около 1600, однако это только случаи, когда в деле принимал участие государственный защитник. Авторы расследования обнаружили, что более 1000 домов престарелых в США за три последних года были упомянуты в связи со случаями изнасилований пациентов или домогательств.
Всё это лезло мне в голову именно в Гарлеме потому, что воздух здесь особенно пропитан насилием. Внешне всё будто спокойно, люди живут, как в деревне, все знакомы друг с другом. Но никуда не денешь выражение глаз – непоправимо жертвенное у одних и непоправимо агрессивное у других.
И актуализировавшаяся тема «спасения негритёнка» уперлась в понимание того, насколько сложно «спасать Гарлем» как целиком, так и частями. И насколько он устойчивое силовое поле, чтобы выпустить кого-то из своих лап не только социально, но и энергетически.
Начинало темнеть, и, возвращаясь, мы наткнулись на уличные столики с шахматами. За первым столиком сидели два чёрных, видимо, уважаемых игрока. У одного была крупная золотая серьга в левом ухе, у второго – в правом. В Гарлеме очень любят золото. На доску глазели аж четыре болельщика, и, говоря по мобильному, подходил третий – «местный авторитет». Толстенький, маленький, на очень высоких каблуках, как принято здесь у крутых.
На нём были золотой крест с ладошку, массивный золотой перстень, широкий золотой браслет на одной руке и огромные золотые часы на другой. Отделаны золотом и брюликами на нём были даже тёмные очки. С таким количеством драгметалла без телохранителя здесь не расхаживали, и за толстячком двигался громила типа Валуева с очень убедительным выражением лица.
Подойдя к шахматистам, «местный авторитет» жадно уставился на доску. Муж посмотрел туда же и заметил, что парни играют как третьеклассники.
– Давай их обыграем! – предложила я.
– Тогда нас прямо здесь и закопают…
Возле шахматистов лежали на лотке школьные рюкзаки с портретом Тайсона, спортивные куртки, майки и толстовки с изображениями других кумиров чернокожей молодёжи. Их рассматривала шикарная молодая мама с дочкой. Легко восстановить эту мизансцену по фотографии. Девочка была лет пяти, в белом платьице с чёрными косичками, каждая из которых начиналась приколотой к голове живой красной розой.
В общей сложности на маме и дочке сияло килограмма полтора жемчуга. На девочке – серьги и браслетка; на маме трикотажное декольтированное платье, расшитое жемчугом вдоль и поперек. Водитель-охранник приглядывал за ними из машины.
Восхищение вызывало не платье и даже не причёска а-ля Анжела Дэвис, а невыносимо розовый клатч под мышкой и обматывающие шею невыносимо розовые ленточки, какими завязывают букеты в цветочных киосках. А ещё металлические серьги, спускающиеся ровно до декольте.
Пройдись она так по Москве, сбежалась бы толпа народу, а в Гарлеме выглядела просто принарядившейся прошвырнуться по магазинам. Потому что не описать причудливости местных фасонов, эксцентричных нарядов, палитры тканей, архитектуры причёсок и смелости косметики. Так же как не описать птичьего базара очередей, интонационного богатства перекрикивающихся через улицу и всей гаммы острых и тяжёлых ароматов местных духов.
Очень хотелось получить к этому тарелку африканской еды, мы заглядывали в местный общепит, но, несмотря на уверения Интернета об улучшении репутации района, даже бродвейские кафешки выглядели по сравнению с гарлемскими стерильными. Да и за столиками сидели такие рожи, что хотелось сперва незаметно пройти мимо, а потом бежать, не оборачиваясь.
Не верьте, когда пишут, что Гарлем превратился в район богемы. Может, упиваясь криминальным драйвом, здесь и сняли недорогое жильё какие-нибудь хип-хоперы и соул-дивы, но подъезжают к нему вечерами с задраенными окнами и впрыгивают в подъезд. А легкомысленные белые туристы, гуляя по Гарлему в сумерках, по-прежнему попадают в лапы подростков на роликах, и если не успевают быстро вскочить в вагон метро, получают увечья и впечатления на всю оставшуюся жизнь.
Возле входа в это самое метро 125 th Street стоял лоток с безголовыми бюстами-манекенами иссиня-чёрного цвета в ослепительно белых майках. Из декольте маек сияли бусы и ожерелья с полудрагоценными камнями и толпились немолодые женщины, примеряя всё это и чуть не вырывая друг у друга из рук. И скажу честно, украшения смотрелись на них интересней, чем на белых, не зря гарлемский слоган гласит «чёрная кожа – это красиво».
А потом мы уткнулись в магазин, перед которым пестрели разнузданные комоды, разрисованные под зебру или инкрустированные под Людовиков. Это был «салон африканской дизайнерской мебели с аксессуарами», если считать аксессуарами настольные фонтанчики, созданные упоротыми художниками; матрасы, автомобильные шины, сюрреалистические цветочные горшки, занавески, гирлянды лампочек, огромные деревянные амфоры, свечи, зеркала, картины с голыми белыми бабами, пластмассовые люстры под хрусталь и пластмассовые камни для сада.
Хитом магазина оказался огромный, как платяной шкаф, двустворчатый холодильник, на котором стоял метровый Давид с «античной» героиней, придуманной тутошними дизайнерами. И, несмотря на обнажёнку, смотрелись они добропорядочной семейной парой для спальни или беседки в богатом негритянском садике.
Последним, кого я фотографировала, покидая «криминальный праздник, который всегда с тобой», был пожилой трубач. Играл он изумительно, но в бархатной пасти футляра трубы валялось
