– Левицкий.
Я вздрогнула, ощутив, как на глаза снова наворачиваются слезы.
Качнула головой, отказываясь верить. Тихо прошептала:
– Не выкарабкался?
Шеф накрыл ладонью мою руку, лежавшую на колене. Успокаивал.
– Умер во сне. В первую ночь.
– Кто еще? – стиснула я зубы. Воспоминания о Станиславе ранили душу.
Он опять спас мою жизнь, но не сумел свою.
– Николай ранен, но медики за него не беспокоятся. Досталось Горевски, он на тонизаторах сидел дольше тебя. Да… – усмешка шефа была робкой, – Шаевский написал рапорт. Валесантери сказал, что ты хотела сосватать его к нам.
– А Шторм отпустит? – поддержала я попытку Ровера меня воодушевить.
Понимала, что это ничего не изменит – имени Валанда он не назвал, но от этого становилось только тяжелее.
– Если Виктор согласится, я могу настоять на своем.
– Он тебе теперь вроде как должен? – улыбнулась я. Грустно.
– Вроде как, – подтвердил Ровер, непроизвольно сжимая ладонь. Предупреждая. – Валанд жив, но…
Вот и все…
Поднялась, не глядя на Странника.
– Я хочу его видеть.
– Этого я и боялся, – глухо прошептал он и тоже встал. – Переодевайся, я подожду в коридоре.
Он уже вышел, а я продолжала стоять, не в силах шевельнуться.
Уже ничего не изменить, больше не во что верить… Бесполезно бежать, кричать, требовать…
Жив, но…
Несложно представить, что мог с ним сотворить жрец в те мгновения, когда Марк не позволял ему убить всех вокруг.
Собиралась я не торопясь. Ровер поймет, а мне нужно было время, чтобы свыкнуться, чтобы не зарыдать, когда увижу, почувствую…
Приняла душ. Пока сушила волосы, заметила несколько серебряных нитей. Первая седина… Для тридцати четырех это было слишком рано.
Из костюмов у меня осталось два: черный и темно-вишневый. Не задумываясь, отбросила первый – сердце продолжало надеяться. Вопреки всему.
Когда вышла в коридор, рядом с шефом стояли Шаевский и Солог.
Каперанг хотел что-то сказать, но я остановила, резко качнув головой. Вместо этого обратилась к Виктору:
– Пойдешь ко мне напарником?
До этого дня я предпочитала работать в одиночку, отказав даже Эду.
Сейчас был другой случай.
Тот пожал плечами.
– Хотел отдохнуть.
Окинув скептическим взглядом, ехидно уточнила:
– Недели хватит?
Сейчас было самое время улыбнуться, но ни у кого не получилось.
– Если господин Лазовски не будет против…
– Господин Лазовски не будет против, – заверила я его, протягивая руку. – Добро пожаловать в команду, маршал.
Виктор руку пожал, вопросительно посмотрел на Ровера.
Ровер не был бы Ровером, если бы и в такой ситуации не сохранил самообладания.
– В неделю ты вряд ли уложишься, а вот через три жду в офисе Службы. К этому времени вопрос будет решен.
Он тоже был… должен.
– Ну, раз с этим разобрались, не могли бы мы…
Солог отвел взгляд. Шаевский сглотнул и повел головой. Произнес жестко, обрывая меня:
– Ему бы не понравилось!
Сжав кулаки, посмотрела на шефа.
– Мы идем?
И мы пошли. Он – первым, я – следом, стараясь не сбиться с шага и не видя ничего вокруг.
Лишь иногда, словно очнувшись, вдруг замечала копоть на стенах, пробившуюся сквозь разбитое стекло, сваленную в углу холла мебель, застывшего неподалеку погранца, провожающего нас с Ровером напряженным взглядом.
Медицинский корпус находился метрах в трехстах от общежития. Местное солнце играло лучами на зеленой листве, пробивая сквозь них яркие дорожки, ветер отдавал влажной свежестью, на покрытии еще кое-где блестели не успевшие впитаться лужи.
Интересно, если бы в этот момент разразилась гроза, мне стало бы легче?
Ответа на этот вопрос я не знала.
– Ты уверена? – Ровер остановился у входа в здание, спросил, дождавшись, когда я окажусь рядом.
Вместо того чтобы произнести хоть что-то, шагнула вперед.
Панели, натужно скрипнув (видно, досталось и им), разошлись, пропуская внутрь.
Нас уже ждали. Как только веселье летнего дня сменилось госпитальной тишиной, из-за стойки вышел дежурный, подошел к нам. Обратился к шефу, слишком явно стараясь не смотреть на меня.
– Второй этаж. Лифт – направо, лестница…
– Я знаю, – резко бросил Ровер и повернул налево.
Дорога была ему известна.
Задержал он меня уже у самой палаты.
– Медики говорят, что у него хорошие шансы.
Про Левицкого тоже говорили…
Обойдя, зашла в палату, замерла у стеклянной перегородки. Дальше было нельзя.
В центре небольшой комнаты, составленный из десятка тонких обручей, покачивался шар. Внутри, закрепленный за руки и ноги, то ли висел, то ли парил Марк.
Мой… Марк.
Куда бы я ни сунулась…
Я прикусила губу, пытаясь сдержать рвущуюся из груди ненависть. К нему, знавшему, на что идет, к Роверу, позволившему этому случиться, к Шторму, посчитавшему, что я сумею со всем справиться.
Я была несправедлива. Каждый из нас делал свою работу. Я – тоже.
Все тело в едва заметных, но бросающихся в глаза заживляющих пластырях. На левой руке фиксирующая пленка. На впалых щеках многодневная щетина, на сжатых губах яркая, горячечная корка.
– Что с ним? – выдохнула я, не выпустив крик из горла.
Взгляд Валанда, замерший в одной точке, был абсолютно пустым.
Ровер ладонью сжал мое плечо, подбадривая. И прося прощения, которого никогда не получит.
– Ментальная контузия. Он пробил защиту жреца.
* * *
Ровер зашел спустя два дня.
Все это время я просидела над рабочей тетрадью и планшетом, записывая серию репортажей с Зерхана. Что ела, пила… оставалось смутными воспоминаниями. Заканчивала один, пересылала Валенси и бралась за другой.
Имя Иштвана Руми в конце каждого стояло рядом с моим. Он заслужил, чтобы о нем помнили.
К Марку меня больше не пустили. Объяснение медиков звучало категорично: мой эмоциональный фон мог пагубно повлиять на процесс восстановления его ментальных функций.
Я была уверена, что это – приказ шефа. В чем-то он был прав, только в чем… сформулировать я так и не сумела. Увы, с Ровером я могла бы и поспорить, а вот с теми, кто пытался вернуть Марку разум, – нет.
