сооружение подле себя.
— Да ну, откуда здесь церковь? — засомневался Костя. — Вокруг же ничего нет.
— Сейчас нет, — заметил отец Серафим. — Раньше было.
Павел раздвинул руками стебли кустарника и взглянул на старинный фундамент. Ну, даже если отец Серафим и был прав, то чем именно это место так приглянулось ему? Мало ли церквей на Руси? Больше чем школ и больниц, вместе взятых. Выбирай любую, на свой вкус.
Отец Серафим словно бы услышал его мысли. Перекрикивая шум ветра, он провозгласил:
— Это особенное место. Место, где некогда произошло великое чудо. Сто пятьдесят лет назад здесь повторилось то, что однажды совершил сам Иисус.
— Кто-то превратил воду в алкоголь? — тихо произнес Павел, но никто, кроме Кости и Вики, не расслышал его реплики. К счастью для него, поскольку и отец Серафим, и многие крестоносцы, пребывали в великом религиозном возбуждении, и могли счесть его комментарий непростительно кощунственным.
— На этом самом месте, в церкви, что некогда высилась здесь, повторилось чудо воскрешения Лазаря, — взвыл отец Серафим, дико сверкая очами. — Легенда гласит, что некий старец, пришедший из неведомых краев, силой молитвы поднял из мертвых скончавшегося человека. Три дня уже пролежал тот во гробе, но сила господа возвратила душу в его почившее тело. И встал он, и пошел.
Многие крестоносцы взирали на отца Серафима с восторгом и обожанием, жадно и без тени сомнений ловя каждое его слово. Стоило отдать духовному лидеру должное — тот умел пронять до мурашек. Говорил он с таким вдохновением, что даже Павел почувствовал легкую дрожь восторга и благоговения перед могуществом божественной воли. Сам он никогда не слышал о чудесном воскрешении из мертвых, имевшем место быть всего-то полторы сотни лет назад. Но в его случае в этом не было ничего удивительного. Он вообще никогда не интересовался подобными вещами. А вот отцу Серафиму, явно бывшему прежде духовным лицом, положено было обладать всей полнотой информации по теме совершенных чудес.
— И сегодня, — возвысив голос, прокричал отец Серафим, — сегодня, братья и сестры мои, чудо свершится повторно, но в несравнимо большем масштабе. Ибо к жизни возвратится не просто человек, но множество святых, слитых воедино. И силой своей повергнут они полчища адовы, и ввергнут их обратно во тьму и огонь преисподней. А теперь не станем же мешкать. Начнем же. Начнем же скорее, ибо каждая секунда, пока демоны топчут сотворенную богом землю, невыносима.
По команде отца Серафима крестоносцы принялись за дело. Орудуя взятым из машин инструментом, лопатами, граблями и секаторами, они быстро расчистили от кустарника площадку в центре фундамента. Затем отец Серафим вместе с Иваном и еще несколькими бойцами скрылся в своем автобусе. Павел, Костя и Вика в это время занимались прополкой. Но когда ушедшая группа вышла наружу, они, как и все прочие крестоносцы, бросили свои дела и уставились на то, что несла на армейских носилках четверка идущих впереди бойцов.
Это был состоящий из металлических трубок антропоморфный каркас на шарнирах, позволявших его рукам и ногам двигаться в произвольном направлении. Штука напоминала огромную, в рост человека, марионетку. Или грубое подобие скелета. Или отечественную, не имеющую аналогов, версию терминатора со всеми ключевыми признаками импортозамещенности — Г-800 выглядел убого и не работал.
— Это еще что такое? — потрясенно выдохнул Костя, с опаской глядя на железный каркас.
Павел молчал, начав кое о чем догадываться, но не спеша высказывать свои предположения вслух.
Следом за каркасом крестоносцы несли ящики с мощами. Тех оказалось неожиданно много. В числе последних из автобуса показался отец Серафим, нежно прижимавший к груди квадратный ларец с доставленной вчера головой. А за ним наружу выволокли прежде сидевшего в клетке зомби. Чтобы тот не кусался, на голову ему надели кожаный мешок, а руки сковали цепью. Двое крестоносцев с трудом удерживали эту тварь, которая яростно рвалась на волю и злобно рычала сквозь мешок.
— А этого для чего ведут? — спросил Павел.
За всем дальнейшим двум друзьям пришлось наблюдать со стороны. Все действия осуществлял лично отец Серафим, не доверяя это важное дело даже ближайшим соратникам, вроде того же Ивана. Он сам выбрал место на очищенном от растительности участке фундамента, где именно следовало положить каркас. Затем, поочередно извлекая из ящиков мощи, стал раскладывать их на каркасе в соответствующем порядке — руки к рукам, ноги к ногам, ребра к ребрам, словно собирал некий конструктор. Выглядело это дико и жутко, и в иной ситуации данная процедура вызвала бы у Павла в лучшем случае отвращение. Но сейчас он был слишком сильно охвачен предвкушением скорой победой над силами тьмы, чтобы достаточно трезво анализировать происходящее. К тому же за минувшие полтора года он успел повидать столько дичи и жути, что почти разучился чему-то удивляться.
В последнюю очередь отец Серафим добавил голову. Он бережно извлек ее из ларца, и с благоговением приставил туда, где ей и надлежало быть, нанизав на длинный штырь каркаса, исполнявший роль шеи.
— И что дальше? — тихо, скорее сам у себя, нежели у кого-то еще, спросил Павел, когда отец Серафим закончил раскладывать мощи. В комплекте с каркасом они представляли собой довольно жутковатое и мерзкое зрелище. В отрыве от смысла происходящего, выглядели они как куски мумифицированной плоти, разложенные вокруг ростовой железной марионетки.
Покончив с делом, Отец Серафим выпрямился. Его лицо приняло торжественное выражение. Он воздел руки к затянутому темными тучами небу, и начал молиться. И молился он так, что если бы где-то действительно существовал бог, он не мог не услышать такого воззвания. Отец Серафим не бубнил текст неразборчивой монотонной скороговоркой, словно исполняя приевшуюся и порядком надоевшую службу. Он с яростной одержимостью, с надрывом, со слезами и гневом взывал к небесам, не столько моля, сколько требуя. Казенные слова святого писания в его устах обретали новое рождение, наполняясь неподдельной искренностью и жизнью. Возможно, именно так они звучали две тысячи лет назад в устах первых христиан, охваченных искренней верой в скорое возвращение спасителя и неминуемое наступление царства божьего на земле. Отец Серафим действительно верил. И верой своей умел заразить окружающих. Даже такой твердолобый скептик, как Павел, и тот проникся настолько, что ощутил влагу на своих щеках. И до слез пробрало далеко не его одного. Кое-кто из крестоносцев опустился на колени и молился, задрав к небу озаренные внутренним светом лица. Покосившись на Вику, Павел с изумлением обнаружил, что девушка тоже рыдает и бормочет что-то неслышное, торопливо шевеля губами. Даже Костя, и тот преисполнился умилением. Молитв он не бормотал, потому что не знал ни одной,
