прежним. Если не хуже. Я знаю, для тебя это может не иметь смысла, но я лучше умру с нетронутыми воспоминаниями, чем проживу вечность как волк, который никогда не знал тебя.
Я наклоняюсь ближе, кладу руку ему на грудь, прямо над сердцем. Он накрывает ее своей рукой, а другой все еще поглаживает щеку.
– Мы можем начать все сначала, – хриплю я сквозь слезы. – Я могу тебе помочь. Мы можем восстановить все, что ты потеряешь.
Он качает головой.
– Как только мои воспоминания исчезнут, я тебя не узнаю. В волчьем обличье я тебя скорее сожру, чем полюблю. Если я все забуду, то не стану тем, кем являюсь сейчас – или кем был. У меня будет разум животного, а меня это больше не устраивает. Как и остальных. По крайней мере, щенки проживут полноценную жизнь, как человеческие дети. Они могут лишиться воспоминаний, но у них останется надежда на обретение радости, даже если остальные из нас уйдут.
Его слова ранят меня в самое сердце. Как бы сильно я ни хотела, чтобы он жил, я понимаю его нежелание становиться чужим самому себе. Что бы я выбрала, если бы передо мной встал бы такой же выбор? Кем бы я была, если бы забыла Эллиота, забыла время, что мы провели вместе? За месяц он изменил меня. Снова научил верить в любовь. Доверять. Даже когда я думала, что он предал меня, я сохранила в своем сердце крупицу всего, чему научилась вместе с ним. Нина помогла мне найти его. Несмотря на причиненную боль, Эллиот сделал мою жизнь лучше.
Но стоит ли это моей жизни? Если бы я могла спасти себя и других, но ценой моих воспоминаний с Эллиотом…
У меня перехватывает дыхание, я почти задыхаюсь.
Если бы я могла спасти… его.
Ценой моих воспоминаний с Эллиотом…
Стала бы я?
У меня скручивает живот от внезапного осознания того, что ценности поменялись не только у Эллиота. Мои изменились тоже. Я стала ценить нечто большее, и, возможно, всегда это ценила. Я всегда буду яростно бороться за свою свободу и независимость, но ни то, ни другое не мешает любви… если она настоящая, чистая, искренняя. В итоге моя высшая ценность – любовь. И в этот час, в этот момент я больше всего дорожу нашими с Эллиотом отношениями.
Я бросаюсь вперед и обнимаю Эллиота за шею, прижимаясь губами к его губам. На мгновение он застывает в моих объятиях, как будто слишком боится ответить взаимностью. Затем смягчается, и его губы уступают моим. Я наслаждаюсь их теплом, мягкостью, зная, что чувствую их в последний раз. Слезы все еще текут по моим щекам, но я продолжаю целовать его, пока не выдыхаюсь.
Пока, наконец, не могу заставить себя отстраниться.
Я обхватываю его лицо руками и заглядываю ему в глаза.
– Ты рискуешь стать чудовищем, если лишишься своих воспоминаний… но я, возможно, нет. И может быть, я все еще смогу научиться любить, даже если потеряю тебя.
Он хмурит брови.
– Что ты имеешь в виду?
Я неуверенно ему улыбаюсь, моя нижняя губа подрагивает.
– Я читала книгу о мальчике и собаке. Помнишь ее? В конце собака умирает. Она жертвует собой, чтобы спасти мальчика.
Он кивает:
– Одна из тех книг, которые, как я говорил, я читал. Которую после прочтения захотелось швырнуть в стену. – Он печально посмеивается.
– У меня были те же ощущения. И все же история получилась прекрасная, до сих пор не выходит из головы. Когда мы танцевали на балу и я осознавала свои к тебе чувства, я считала себя мальчиком, потому что знала, что потеряю тебя. Я была готова тебя отпустить. Я знала, что твой брак с Имоджен к лучшему, пускай это и причиняло мне боль.
Он закрывает глаза и прижимает свой лоб к моему.
– Но я все-таки не мальчик, Эллиот. Я – собака.
Он слегка отстраняется, в его распахнутых глазах плещется паника.
– Джемма…
– Никогда не забывай, куда бы ты ни шел, что я люблю тебя, Эллиот Рочестер.
Затем, отклоняясь в сторону, я обхватываю пальцами стебель увядающей розы и аккуратно переламываю его надвое.
Глава XLI
Шип пронзает мою кожу, но я не обращаю на это внимания. Значение имеет лишь то, что у меня в руке сорванная роза, и на ней все еще висит один лепесток. Тогда я закрываю глаза и спешу сказать:
– Я добровольно и по собственной воле жертвую свое ценнейшее сокровище.
Последнее, что я слышу, это тревожный крик Эллиота.
И наступает ничто.
Нет, не ничто, а кромешная темнота, которая по краям озаряется фиолетовым свечением. Я моргаю, пытаясь привыкнуть к темноте, и мало-помалу фиолетовый цвет разрастается, пока полностью не поглощает темноту. Остается волнительный вид на то место, где я только что была, – на внутренний дворик с розами. Вот только я не чувствую, что нахожусь там. Я как будто в мире между мирами, во времени вне времени. Тело кажется одновременно слишком тяжелым и слишком невесомым. Разум – заторможенным, но в то же время в нем кипит работа.
Я… умерла?
Эта мысль пугает меня не так сильно, как следовало бы.
Я смотрю в сторону, где видела Эллиота. Он все там же, но как будто застыл во времени с протянутой ко мне рукой в попытке помешать мне сорвать розу. Меня поражает, что я его узнаю, потому что чем больше его изучаю, тем явнее становится, что его тело не такое, каким должно быть. Словно это лишь силуэт, состоящий из миллионов жужжащих фиолетовых частиц света. Если подумать, все во дворе состоит из похожих кружащихся светлячков, образующих мощеную дорожку, падающий снег, скамейку, кусты ежевики. Я гляжу на свои руки и замечаю, что они тоже не более чем фиолетовое свечение. Роза, однако, исчезла.
– Ты стремишься снять проклятие, – раздается неземной, музыкальный голос. Я не вижу его источника, но создается впечатление, что он исходит отовсюду, струится сквозь фиолетовые частицы света. Для этого есть только одно слово. Магия.
Мне требуется несколько секунд, чтобы вернуть себе голос, и когда я говорю, он звучит глухо, плоско:
– Да, я готова пожертвовать своим самым ценным сокровищем.
Внезапно кружащийся фиолетовый свет смещается и колышется, и на его месте появляется сцена, произошедшая несколько минут назад. Или часов? Секунд?
Мы с Эллиотом сидим на мощеной дорожке во внутреннем дворике, прижавшись лбами друг к другу. Затем мы движемся в обратном направлении, я вижу, как он вытирает слезу с
