Дебора печатала снимки, сделанные Сент-Джеймсом в коттедже Кэмбри. Увеличитель, проявитель, закрепитель. И все это время в голове у нее крутилось, что она скажет ему и скажет ли – положат ли ее объяснения конец их отчужденности?
Лишь в полночь она напечатала последнюю фотографию, высушила и почистила ее. Выключив свет, Дебора отправилась на поиски Сент-Джеймса.
* * *
Сначала Сент-Джеймс услышал шаги Деборы на лестнице и только потом увидел ее. На кровати у него были разложены все документы, которые имели отношение к делу, и он изучал их, подбирая те, что исключали причастность к преступлениям не только Сидни, но и Питера. Свет в двери оторвал его от этого занятия. Оказалось, что за свет он принял белую рубашку Деборы. В руках у нее были фотографии.
Сент-Джеймс улыбнулся:
– Уже?
– Да. Я думала, что управлюсь быстрее, но еще не привыкла к новому увеличителю… Он ведь новый и… ну, да ты знаешь, правда? Ужасно глупо.
Ему пришло в голову, что она могла бы, ничего не говоря, отдать ему фотографии, но она подошла к изножью кровати и одной рукой прижала фотографии к себе, а другой ухватилась за высокую резную стойку.
– Саймон, мне надо поговорить с тобой.
У нее было такое же выражение лица, как тогда, когда она десятилетней девочкой, дрожа, признавалась ему в том, что пролила чернила на стул в столовой. Однако ее голос сказал ему, что для Деборы настала минута подведения итогов, и в предчувствии худшего у него пересохло во рту.
– Что? Что случилось?
– Фотография. Я знала, что когда-нибудь ты увидишь ее, и я хотела, чтобы ты увидел ее. Это было моим самым большим желанием. Я хотела, чтобы ты узнал, что я сплю с Томми. Я хотела, чтобы ты узнал, потому что это могло причинить тебе боль. Саймон, я хотела причинить тебе боль. Мне очень хотелось наказать тебя. Я хотела, чтобы ты представил нас с тобой в постели. Я хотела, чтобы ты ревновал. Я хотела, чтобы ты потерял покой. И я… Саймон, я презираю себя за это.
Так как Сент-Джеймс не ожидал ничего подобного, он был в шоке. На мгновение ему даже показалось, что на самом деле она говорит о фотографиях, сделанных в доме Кэмбри. И он мгновенно принял решение направить разговор в этом направлении. О чем ты говоришь? Ревновать к Томми? Какая фотография? Дебора, я не понимаю. Или, еще лучше, засмеяться. Ну и шутки у тебя. Однако, пока он соображал, как ответить, она говорила и говорила, проясняя смысл того, что хотела сказать.
– Я очень хотела тебя, когда уезжала в Америку. Я очень любила тебя и думала, что ты тоже меня любишь. Не как брат, или дядюшка, или второй отец. А как мужчина, как равный. Ты знаешь, о чем я. – Дебора говорила очень тихо, едва слышно, и он поймал себя на том, что не сводит с нее взгляда, но все равно стоял неподвижно, хотя каждая жилка в его теле требовала броситься к ней. – Не знаю, Саймон, могу ли я объяснить, что это было для меня. Я не сомневалась, совсем не сомневалась в том, что мы – одно целое. А потом я ждала, что ты ответишь на мои письма. Сначала я не поняла, даже подумала, что все дело в почте. Через два месяца позвонила тебе и услышала чужой голос. Ты сказал, что много работаешь, что у тебя много забот. Конференции, семинары, статьи, доклады. Ты, мол, ответишь на мои письма, когда будет свободное время. А как дела в школе? Как успехи? Завела друзей? Я уверен, что у тебя все получится. У тебя талант. Божий дар. Тебя ждет блестящее будущее.
– Я помню, – только и сказал Сент-Джеймс.
– А я жестоко судила себя, – позволив себе мимолетную улыбку, продолжала Дебора. – Недостаточно красива, недостаточно умна, недостаточно обаятельна, не любима, не желанна… недостаточно…
– Ты была неправа. Ты неправа.
– Просыпаясь утром, я ненавидела себя за то, что все еще жива. Но и это не самое главное. Я презирала себя за то, что не могу жить сама по себе. Я думала, что не стою ни пенни. Совсем ничего не стою. Уродливая бесполезная дура.
Каждое ее слово болезненно отзывалось в Сент-Джеймсе.
– Я хотела умереть. Молилась, чтобы Бог послал мне смерть. Но я не умерла. Я выжила. Так со многими случается.
– Случается. Они излечиваются. Забывают. Я понимаю.
Он думал, что этого будет достаточно и она замолчит, однако почти сразу понял – на сей раз она решила идти до конца.
– Мне помог Томми. Когда он приехал, мы смеялись. Мы разговаривали. Свое первое появление у меня он чем-то объяснил. Но только первое. Он ни к чему не принуждал меня. Никогда ничего от меня не требовал. Я не говорила о тебе, но думаю, он знал и решил ждать, пока я сама не открою ему душу. Он писал письма, звонил, закладывал прочный фундамент. Поэтому когда я оказалась в его постели, я хотела этого. Тебя больше не было.
– Пожалуйста, Дебора. Хватит. Я понимаю.
Сент-Джеймс отвернулся. Ему казалось, что он исчерпал свои силы, и стал смотреть на разложенные фотографии.
– Ты отверг меня. Я была в ярости. Мне было больно. Но я справилась в конце концов, хотя все равно считала, будто должна что-то доказать тебе. Мне надо было, чтобы ты знал: если ты не хочешь меня, это не значит, что не хочет никто. Поэтому я повесила фотографию на стену. Томми был против. Он просил меня не делать этого. А я говорила о композиции, о цвете, о текстуре занавесок и одеял, о форме облаков на небе. Это же всего-навсего фотография, говорила я, неужели тебя смущает, что о нас подумают?
Дебора умолкла на мгновение, но Сент-Джеймс подумал, что она закончила, и поднял голову – а она прижимала руку к шее и пальцами давила на горло.
– Отвратительная ложь. На самом деле мне хотелось досадить тебе. И чем сильнее, тем лучше.
– Видит бог, я это заслужил. Ведь я тоже причинил тебе боль.
– Нет. Мне нет прощения. Я вела себя как ребенок. Отвратительно. Я и не подозревала, что способна на такое. Я очень виновата. Правда.
«Ничего, птенчик. Не важно. Забудь все.» Ему не хватало сил произнести это. Ему не хватало сил произнести хоть что-нибудь. Ему была невыносима мысль, что собственной трусостью он толкнул ее к Линли. Это оказалось нестерпимым. Он презирал себя. Пока он, глядя на нее, искал слова и не находил их, чувствуя себя разбитым из-за чувств, с которыми не мог справиться, Дебора разложила фотографии на краю кровати и смотрела, чтобы они не свернулись.
– Ты любишь его?
Он словно швырнул ей этот вопрос. Дебора уже подошла к двери, но обернулась:
– Он – всё для меня. Доверие, преданность, любовь, тепло. Он дал мне то…
– Ты любишь его? – На сей раз у него дрогнул голос. – Дебора, скажи, ты любишь его?
На мгновение ему показалось, что она уйдет не ответив. Но потом увидел, как она, будто набравшись сил у Линли, вздернула подбородок, распрямила плечи, сверкнула глазами, в которых стояли слезы. Сент-Джеймс услышал ответ, прежде чем она произнесла его:
