и степень одаренности композитора я определяю по тому, что и как я думаю, когда слушаю его музыку. Плохую музыку я мгновенно узнаю по ее административности. Она мне приказывает — будь веселым или грустным, а я в это время думаю о том, что мне нужно сегодня зайти в редакцию, или что у меня выключат телефон, если я вовремя не внесу плату за него, или о чем-либо другом, будничном. Короче, я не выполняю распоряжения плохой музыки — быть веселым или грустным. Хорошая музыка делает любого человека тоже талантливым, любого слушателя — творческим человеком; плохая музыка — это автомобильные гудки, мешающие тебе думать.
Москва заслуживает не одного сборника, а многих. Москва заслуживает того, чтобы в произведениях, даже не посвященных ей, она существовала, как удивительно родной город. Это настолько родной город, что, если я даже отъезжаю хоть километров на двадцать от нее, у меня ощущение тяжелой разлуки. И не ее высотные здания и не торжественность ее центра — всеми окраинами и переулками она мне родная. Если только возраст и здоровье мне позволят, я еще напишу о Москве и москвичах. Я надеюсь, что я этим обрадую и Москву и москвичей.
Мне хочется вспомнить один прекрасный рассказ Мопассана. В этом рассказе дольше всех танцевавшая маска упала без сознания. Под маской оказался шестидесятилетний старик. Он не хотел уступить свое место всегдашнего победителя, но сил у него не хватило.
Так вот, этот рассказ Мопассан написал не про меня. Я еще не скоро упаду.
Я шел улицей, как лесной тропкою. Так я тебя любил. Деревья, которых не было, склонялись надо мной. Цветы, которых не было, одуряюще пахли. И несуществующие птицы пели.
И обыватели говорили: мне не хватает солей, — смешно как!
И облака — эти кочующие цыгане, которых в конце концов сделают оседлыми, плыли. Так я тебя любил.
Гостя надо звать внезапно, его надо затащить врасплох, чтобы он не успел обзавестись подарком для хозяина. Боюсь подношений… На новоселье дарят обычно вещи ненужные и громоздкие. У соседей справа уже образовался склад чудовищных ваз. Одному горемыке принесли часы весом в два пуда, в оправе из уральского литья. Меня, кажется, бог миловал…
Несколько лет назад «Литературная газета» продала мне своего старого «Москвича». Это был Джамбул среди автомобилей. Я даже подозреваю, что еще Дмитрий Донской объезжал на нем свои войска…
Он не столь красочный, как разноцветный. Лучше, если бы он был одного цвета, но определенного.
(О писателе.)
«Смотри, хороший был актер Володин, а умер как-то незаметно, в «Вечерке».
— Стоит ли тебе волноваться, ты-то умрешь по крайней мере в «Известиях»!..
Я не считаю, что надо писать много. Я бы хотел, чтобы мои книги печатались на очень плотной бумаге, крупным шрифтом. Тогда они выглядели бы пухлыми, несмотря на малое количество строк.
В жизни наступают ночи, когда тебя никто не будит, и это очень грустно…
Гоголевский герой, проснувшись однажды, обнаружил исчезновение носа. У меня к концу поездки вообще исчезнет фас. Что же касается моего телосложения, то оно уже давно превратилось в теловычитание.
Что такое смерть? Это присоединение к большинству.
Неужели я столько понаиздавал? Я уже давно должен был стать богачом! А между тем, когда я умру, вскрытие покажет, что у покойника не было за душой ни копейки.
Дело плохо. Под старость я превратился в нечто среднее между Ходжой Насреддином и нашим клубным парикмахером Маргулисом. Им приписывают чужие остроты. Мне тоже.
За всю свою жизнь я сочинил только два анекдота. Так вот, чтоб вы знали: все остальные не мои.
Иду в поликлинику, опираясь на палочку Коха. Я думал, что рожден для звуков сладких и молитв. Но вчера мне назначили процедуру, и оказалось, что я создан для ультразвука, который будут вгонять в меня. И он совсем не сладкий.
Мне хочется, чтобы после моей смерти кому-нибудь на земле стало грустно. И чтобы этот кто-нибудь снял с полки томик Светлова и молча полистал его.
Я вижу, что вы все меня очень любите. И я вам сейчас объясню почему. Я могу прожить без необходимого. Но без лишнего прожить не могу. Что такое художник? Это одиночество, вошедшее в коллектив. И я так живу. Я пишу. И никто другой за меня не напишет. А иногда мне кажется, что жизнь — это густо населенная пустыня. Без людей я не могу. А с людьми я тоже не всегда могу. Я думаю, что я работаю правильно и что я вам еще доставлю немало радости
(выступление на юбилейном вечере 27 июня 1963 г.).
Когда я умру, на доме, где я прописан, повесят мемориальную доску: «Здесь жил и не работал поэт Михаил Светлов».
Не люди умирают, а надежды.
Вот и я скоро… Как эта бутылка. «Хранить в холодном, темном месте в лежачем положении».
Что бы ни было, эти стены, как минимум, еще один раз меня увидят. Но увижу ли я их?
(Дом литератора.)
ОТ СОСТАВИТЕЛЕЙ
«Не надо заводить архива, над рукописями трястись…» Так думают, пишут и, к сожалению, поступают поэты. Утрачиваются прекрасные произведения, одни из них пропадают бесследно, другие удается найти и вернуть читателю.
М. Светлов «не заводил архива». Оставшиеся после смерти поэта неопубликованные материалы представляют собой нередко беспорядочное смешение незавершенных, недатированных стихотворных и прозаических набросков; некоторые вещи имеются в нескольких вариантах; в других встречаются повторения… Все это существенно затрудняет задачу составителей. Потребуется еще большая работа по собиранию и изучению светловского наследия.
В этом сборнике составители стремились представить не только лучшие создания Светлова-поэта, но и Светлова-прозаика, критика, публициста. В книгу включены «Взрослые сказки»; ряд статей, заметок, рецензий; тексты выступлений и бесед; воспоминания, суждения о литературе и искусстве, афоризмы, шутки… Многое из этого никогда ранее не публиковалось. В сборнике впервые публикуется более пятидесяти новых стихотворений и стихотворных отрывков.
В последние годы жизни, подготавливая стихи и прозу для будущих изданий, Светлов вносит в текст те или иные изменения, объединяет частично разные редакции… Имевшиеся на этот счет сведения были использованы составителями.
Составители выражают
