Итак, Мадригал проводила свои дни в магазине или в соборе с Бримстоуном, связывая зубы или колдуя над телами, и все свои ночи — столько, сколько могла — с Акивой.
Она приносила свечи для Эллай и её любимые специи, еду, которую они ели руками после занятий любовью. Медовые конфеты и опьяняющие ягоды, и жаренных птиц, чтобы утолить их зверский голод, и они никогда не забывали забрать вилковую косточку из птичьей грудки. Она приносила вина в небольших бутылях, и крошечные чашечки, вырезанные из кварца, чтобы потягивать из них напиток, которые они потом споласкивали в священном источнике и прятали под алтарем до следующего раза.
И каждый раз, на прощание, они ломали косточку, надеясь встретиться в следующий раз.
Мадригал всегда считала, что как бы тихо она не вела себя в присутствие Бримстоуна, тот всегда знал, чем она занимается. Она чувствовала как, его желто-зеленные глаза прожигают её насквозь, и говорила себе, что так дальше не может продолжаться и она должна положить этому конец. Однажды она даже отрепетировала, как скажет это Акиве, когда прилетит в траурную рощу. Но, как только увидела его, вся подготовленная речь вылетела у неё из головы, и Мадригал сдалась, не раздумывая, бросившись на встречу своему счастью. Они считали это место миром начала их истории — раем, который ждет влюбленных, чтобы те наполнили его своей радостью.
И они наполняли его. Целый месяц встреч украдкой по ночам и, время от времени, вечерам, залитых солнцем, когда Мадригал могла сбежать из Лораменди. Они укрывали друг друга своими крыльями, упиваясь счастьем и называли это своим миром, хотя оба понимали что это НЕ мир, а всего лишь их тайное прибежище, а это разные вещи.
После того как они встретились уже несколько раз и начали узнавать друг друга по-настоящему, с жадностью влюбленных, которые хотят знать всё (из бесед и прикосновений, запоминая каждый момент и мысль, запахи и шепот), когда отбросили скованность и робость, то задумались, что их ждет в будущем, которое рано или поздно настанет и уже не могли притворятся, что всё в порядке. Они оба знали, что это не жизнь, особенно для Акивы, который ни с кем не виделся, кроме Мадригал, и спал все дни напролет, желая, чтобы поскорее наступила ночь.
Акива поведал ей, что он незаконнорожденный сын императора, из целого легиона себе подобных, которые были рождены убивать. И рассказал ей про тот день, когда в гарем явились охранники, чтобы забрать его от матери. Как она отвернулась и позволила им забрать его, как будто он и не был её ребенком, а она всего лишь уплачивает свою десятину. Как сильно он ненавидел своего отца за то, что тот плодит своих отпрысков, обрекая их на гибель, и в этой вспышке гнева, она заметила, что Акива винит и себя, что он один из этих смертников.
Мадригал погладила его выпуклые шрамы на костяшках пальцев и представила, что за каждой полоской скрывается смерть химеры. Она гадала, сколько их душ ей удалось спасти и сколько они потеряли.
Она не открыла Акиве тайну воскрешения. Когда он спросил её, почему на её ладонях нет глаз-татуировок, она придумала какую-то отговорку. Она не могла рассказать ему о воскресших — ревенентах. Этот секрет имел огромное значение, он был очень важен, от этого зависела судьба её расы, и она не могла поделиться им, даже ради того, чтобы уменьшить чувство вины из-за убитых им химер. Вместо этого, она поцеловала его метки и сказала,
— Нас учили только искусству войны, но есть и другая жизнь. Акива, мы можем обрести её. Мы можем изобрести её заново, для себя. И здесь положить ей начало.
Она прикоснулась к его груди и ощутила, как бьется его сердце, наполненное любовью, его гладкую кожу и его шрамы и его (не свойственную солдату) нежность. Она взяла его за руку и, прижав к своей груди, сказала,
— Мы в начале нашего пути.
И они стали верить, что всё могло быть именно так.
Акива рассказал ей, что за два года после Баллфинча он не убил ни одной химеры.
— Это правда? — спросила она, с трудом в это веря.
— Ты показала мне, что можно жить, не убивая.
Мадригал посмотрела вниз на свои руки и призналась,
— Но я убивала серафимов.
Акива взял ее за подбородок и притянул ее лицо к своему.
— Но, подарив мне жизнь, ты меня изменила, и вот мы здесь, благодаря этому. Могла ли ты подумать, прежде, что такое возможно?
Она покачала головой.
— Не думаешь ли ты, что другие могут тоже измениться?
— Некоторые, — сказала она, думая о своих товарищах, друзьях. Белом Волке. — Не все.
— Некоторые, а потом и остальные.
Некоторые, а потом и остальные. Мадригал кивнула, и они вместе представляли себе другую жизнь не только для себя, но и для остальных рас Эреца. И весь тот месяц, пока прятались и любили друг друга, мечтали и планировали, они и сами уверовали в то что говорили, словно так и должно было бы быть: будто они были первыми ростками, предназначавшиеся для чего-то грандиозного и волшебного. Они не знали что или кто этим движет — Нитид или светочи, а может, нечто совсем иное, но эта сила жила в них, чтобы принести умиротворение их Миру.
Теперь, когда они ломали птичьи косточки, то надеялись, что смогут осуществить свои мечты. Они понимали, что невозможно вечно прятаться в роще и предаваться мечтам. Нужно было приложить немалые усилия, чтобы воплотить это в жизнь; они были только в самом начале пути к их осуществлению, с такой страстью верили в это, что они возможно сотворят чудо, если бы не были преданы.
ГЛАВА 57
ВОСКРЕСШАЯ
— Акива, — выдохнула Кару, ощутив свою целостность.
С того момента, как они сломали косточку, прошло всего несколько секунд, но за этот промежуток времени к ней вернулись прожитые годы, что она не помнила. Семнадцать лет назад Мадригал прекратила своё существование. Всё, что произошло после, было уже другой жизнью, но тоже принадлежало ей. Она была Кару, но она была и Мадригал. Она была человеком и химерой.
Она была воскресшей.
Внутри неё всё бурлило, будто два сознания пытались соединиться воедино, объединяя воспоминания, переплетаясь, как пальцы рук.
Она видела свои хамзасы и знала, что сделал Бримстоун. Вопреки Тьяго, приговорившему её к полному уничтожению, он каким-то образом сумел сохранить её душу. И из-за того, что у неё не могло быть жизни в её собственном мире, он дал ей жизнь здесь, в тайне от всех. Но как же он смог утаить её воспоминания от неё самой? Воспоминания той жизни, которую она прожила как Мадригал — он собрал их и вложил в косточку, и сохранил их для неё.
До нее вдруг дошло, что в их последнюю встречу с Айзилем, когда он предложил ей зубы ребенка и она отказалась их брать, что он имел в виду.
— Как-то раз он взял их, — сказал старик, а Кару тогда не поверила ему.
Теперь-то она ему верит.
Воскресшие — ревененты, создавались для сражений, их тела заклинались из полностью выросших коренных зубов. Но Бримстоун создал её тело из зубов ребенка, человека, дал ей имя надежды и жизнь, далекую от войны и смерти. Её заполнила нежная и глубокая любовь. Он подарил ей детство, мир. Желания. Искусство. Иссу с Язри и Твигой, которые всё знали и помогали ему; прятали её. Любили её.
