Эдо, Зоэ, Марина
Чувствовал себя так, словно температура резко подскочила до каких-нибудь сорока – ничего не болит, отчасти даже приятно, все вокруг сияет, кружится и летит, только собственные мысли и ощущения доносятся глухо, невнятно, как соседская ссора из-за стены. Зато воспоминания об очень далеком прошлом, вряд ли уже имеющие значение, возникали одно за другим, и вот они были четкие, звонкие, словно кто-то хорошо поставленным дикторским голосом зачитывал их прямо внутри головы. При этом одной половине сознания страшно до полуобморока, она совершенно уверена, что тело вот-вот превратится не то в незваную тень, не то в невиданное чудовище, и хочешь не хочешь, придется иметь с этим дело, внутри этого быть, зато второй половине все моря по колено, она чрезвычайно довольна тем, как все обернулось, и желает кутить. И ко всему еще Сайрус, прекрасный, шумный, избыточный и при этом неощутимый; на самом деле, еще какой ощутимый, просто иначе, особым образом, не как привык ощущать близость живых. В общем, Сайрус отлично дополнял картину температурного бреда, можно сказать, победоносно ее венчал; в сумме вышло какое-то зверское психоделическое приключение, особенно после того, как выпил вина, которое тоже очень странно подействовало, трудно сказать, как именно, просто не с чем сравнить – мир продолжал лететь и кружиться, но радикально изменил направление, скорость полета и ритм.
Короче, Сайрус правильно сделал, когда прогнал его на хрен с пляжа, спать. Все равно толку от него как от собеседника было немного, сидел, смотрел, слушал, причем понимал хорошо если десятую часть. Ощущал простые, как у персонажа мультфильма, эмоции: страшно, счастье, весело, бесит, обожаю, хочу дать по башке. Сайрус, впрочем, был только рад, похоже, именно этого ему не хватало, мертвым достается тень чужих ощущений, а люди все же обычно гораздо сложней. «Да не парься, для новорожденного ты шикарно держишься, – смеялся Сайрус. – Штаны сухие, смотришь вполне осмысленно, ходишь без посторонней помощи и не орешь».
Когда лег в постель, его отпустило. Внезапно закончились жар и бред. Устал, конечно, немыслимо и слегка захмелел, но, в целом, вполне обычное состояние. Нормальный человеческий человек. И проснулся таким же нормальным, проспав добрых двенадцать часов. Даже вкус слегка остывшего кофе, который ждал его на веранде, был умеренно странным, вполне можно списать на непривычный сорт. И еда – ну, более-менее. Уж точно не тяжкий труд. И память о прежней жизни вполне в голове уложилась, больше не путалась с недавними эпизодами, причем теперь было понятно, что вспомнил довольно много, но явно не все. Думал вполне равнодушно: ай, ладно, все, не все, совершенно неважно, мне ли не знать, что бытие не тождественно памяти. Столько лет распрекрасно оставался собой, не зная о себе вообще ничего.
– Привет, – сказала Марина. – Отлично выглядишь. Наконец-то! Вот уж ожил так ожил.
– Да, – согласился Эдо, – похмелье красит мужчину. А избыток духовной жизни никому не к лицу.
Марина одобрительно рассмеялась, и Эдо вдруг понял, как сильно она ему нравится. Большая, сильная, властная и очень теплая, одно огромное сердце; на самом деле, даже не особенно важно, какой именно оказалась Марина, главное, он ее наконец-то увидел: не просто помощница Сайруса, не прислуга при заколдованном доме, не функция, а сложно и очень красиво устроенный живой человек.
– Так смотришь, словно впервые увиделись, – улыбнулась Марина.
– Считай, что впервые. Сайрус вчера шутил, что я новорожденный. Похоже, не очень-то он и шутил.
– Не очень, – кивнула Марина. И помолчав, призналась: – Я за тебя болела, как за танцора на весенних соревнованиях. Скажи спасибо, что не стала вопить и цветы под ноги кидать.
– Ты треску мне кидала. И булки. И кофе. И грог. И не прирезала. Это лучше любых цветов.
– Не прирезала?! – изумленно переспросила Марина. – А должна была?
– Да не то что должна. Но Сайрус сказал, ты можешь. И если я окажусь никуда не годным тупицей, имеет смысл об этом тебя попросить, чтобы не растаять незваной тенью, а нормально умереть в Элливале и хоть как-то продолжать быть.
