Ознакомительная версия. Доступно 37 страниц из 185
В доступной мне реальности, где наблюдение преодолевает стены самого разума, личность бежит и стремится существовать в физической локали. Если это невозможно сделать в действительности, это делается символически и психологически. Мы локализуем себя вне тел, в речи и в искусстве, становимся более чем одной локалью, которую можно заключить под стражу: находим спасение, растворяясь и рассеиваясь пылью, из которой собираемся в каждом акте сознательного взаимодействия с другими, — как материя, говорят, существует в виде точки столкновения частиц. Мы избегаем заразной психопатической деиндивидуализации, лишь принимая иное определение индивидуальности. В то же время все более онтологическая наука говорит нам, что видимый мир столь же реален, как и воображаемые: Вселенная — не то, чем кажется на нашем неуклюжем макроньютоновском уровне. Являемся ли мы сами только симуляциями? Что вообще значит этот вопрос? Чем информационная модель квантового мира отличается от квантового мира, сотканного из информации? В то время как правительство предпринимает шаги, призванные дать ему контроль над нашими мыслями, свобода устремляется в будущее, где даже физическая реальность не описывается законами; где высеченное в камне ничуть не долговечнее снов или узоров на воде. Чтобы спастись от фашизма, ставшего внутренним, мы принимаем внешний, бесконечно текучий мир, где свергнута тирания реальности.
Естественное следствие заключается в том, что книга не закончена, пока ее не прочтут. Писание не завершается, пока сказанное не перейдет с материальных страниц, дающих ему телесное бытие, в другое сознание, где оно разожжет мысли и впечатления: цельное понимание того, что это значит, разгоревшееся в ином уме в результате акта эротического либо империалистического, но в любом случае — чудесного. Мы становимся друг другом. Чернила на бумаге — замерзшая материя другой личности, снимок самости в грибной споре, которая только и ждет часа ожить в одолженном мышлении, оформиться мыслью в нас, из нас, родиться через нас. Если все города — один город, не значит ли это, что все личности — одна личность? И если так, кто это?»
Инспектор хватается за предпоследние строки.
— Одолженное мышление.
Пахт кивает:
— Да. Я бы не стала вам это читать, если бы вы не задали свой удивительный вопрос. Очень неожиданно. И приятно. Вы идете по ее стопам, по крайней мере, частично. Молодец.
— Но остальное…
— Нет, — соглашается Пахт. — Это может значить что угодно. Думаю, это часть ответа. Информация настолько плотная и специфичная, что становится поэтичной и полной аллюзий. Запутывание как форма индоктринации. То, что разгадали, вы неизбежно должны встроить в себя, даже если отвергаете это. Она заставляет нас увидеть мир своими глазами, чтобы понять, что она говорит. Теперь это можно доказать научно, но Франкфуртская школа начала это делать по наитию еще в 1940-е годы, хотя они сосредоточились на том, чтобы вызывать возмущение, и куда меньше — на поэзии. Падите на колени и молите Бога о Бодрийяре. Видимо, нужен француз, чтобы заявить, мол, если нечто является воображаемым и непостижимым, оно должно еще и доставлять удовольствие. Вы теперь понимаете, почему она на всех производит такое глубокое впечатление.
— Она?
— Автор книги не указан, что для меня — ярчайшее свидетельство того, что Хантер сама ее написала. Автор пишет о собственных книгах, которых никто иной не может ни найти, ни прочесть, имеет в виду, что они закончены, жили какое-то время, но затем прекратили свое существование в том смысле, о котором она говорит. Понимаете? Может, она сама скупила весь тираж и уничтожила его. Может, некоторые ее книги никогда не существовали, а она заставила мир поверить, что они были, — разжигала реакции без самих книг и творила бестелесное сознание. Не надо меня цитировать. Это сейчас горячо обсуждается в моем кругу, и все тратят слишком много времени на препарирование того, что говорят другие, потому что у нас нет текстов, о них нельзя говорить. Отсканируйте, если хотите. Увы, это небольшой обзор — крупный шрифт. Само издание я не упущу из виду. Мне понадобилось семь лет, чтобы его найти, и то пришлось бороться с одним итальянским коллекционером, утверждавшим, будто он первым его увидел. Совершенно позорная сцена.
— А он увидел его первым? — уточнила Нейт.
— Да, — ответила Пахт. — Но я изо всех сил ущипнула его за внутреннюю сторону бедра и расплатилась, пока он верещал. Не могу его винить — думаю, это чрезвычайно болезненно: у меня тогда были длинные ногти. — Она пожимает плечами. — Если вернуться к прозе, в первой части ваши допросные нарративы представляют собой историю о правде и лжи. Кто-то все время лжет. Кто-то всегда говорит правду. Иногда это делает один и тот же человек, одновременно. Обман становится реальностью. Всюду кукушки подкладывают яйца в гнезда других людей. Я полагаю, ваша подозреваемая была не в восторге от процесса дознания?
— Вовсе не была.
— Это и понятно. Злобная старая корова, тут ничего не попишешь.
Подобная характеристика от Чейз Пахт подразумевает такое астрономическое упрямство, о котором и думать страшно. Нейт строго напоминает себе, что нужно сосредоточиться на старой женщине. Той, что сидит напротив. Пахт тем временем продолжает:
— Огонь и алхимия. Трансмутация, превращение одного в другое. Ничто не является только собой, или, иначе, все вещи суть одна. Смерть — это трансформация, и мы видим ее во множестве форм приносящей изменения. Судите сами. Намек на Фауста, но нам предлагают Орфея и его катабасис. Поток жизни нарушен, все застыло, замерло до того момента, когда сможет продолжиться. Мед означает вечность, но пчелы, по старой легенде, рождаются из мертвых тел. Симуляция, претендующая на истинность, выше прочих симуляций.
— И выше реальности.
— Да. Если принимать за данность, что такая вещь существует. Может, внизу лишь черепахи, и нижняя черепаха стоит на спине верхней.
Инспектор отмахивается от такого предложения погрузиться в экзистенциальные сомнения:
— Не все циклично и замкнуто в круг.
— Да, — соглашается Пахт. — Единственная неподвижная точка — Чертог Исиды. Архимедова точка опоры: место, где все может стать настоящим, реальным — или, быть может, там назначаются приоритеты реальностям. Афинаида может воскресить своего сына из мертвых. Разбитая ваза может сложиться обратно, мир — вернуться к целостности. Алкагест — всему ответ, это Святой Грааль: Универсальный Растворитель, который исцелит все невзгоды и даст обычному смертному силу судить богов и приказывать чудовищам. В схождении скрыто обетование нового начала. Чертог Исиды — не столько место, сколько обстоятельство. Опасное, как и положено Часовне Грааля. Тут необходима жертва.
— Символически говоря, — слова Кириакоса непрошеными сорвались с языка Нейт.
— Да почему все так говорят? Да, символически говоря. Меня в школе всегда выводили из себя монахини, утверждавшие, будто современная теология признает, что Сотворение мира заняло больше семи дней, и это все символизм. Почему? Почему же? Может, миллиарды лет астрофизической и биохимической эволюции — так выглядят изнутри семь дней Бога. Или, если угодно, велика вероятность, что базовая единица нашей Вселенной — информация. Значение столь же фундаментально, сколь и материя.
Ознакомительная версия. Доступно 37 страниц из 185
