«Спасение душ основано не на количестве, а на качестве, не находишь?»
Она видела в них еще один символ своего падения. Он же — нечто совершенно иное.
Изабел откинулась на спинку дивана и закрыла глаза. Письма словно живые грели ее пальцы. Она взяла первое попавшееся и принялась читать. За ним последовало второе, третье и так до конца. Чай остыл. Поленья потрескивали в камине. Она устроилась поудобнее и медленно, не спеша начала молиться. Поднимала каждое письмо с дивана и молилась за человека, его написавшего.
И только потом стала молиться за себя.
Темнота окутала коттедж. Огонь угасал. Она читала молитву заблудших: «Позволь мне узреть путь…»
Но когда открыла глаза, увидела только свои непоправимые ошибки.
Она создала «Четыре краеугольных камня», чтобы побороть собственные комплексы. Все еще жившая в душе испуганная девочка, выросшая на попечении обремененных пороками родителей, по-прежнему так неутолимо жаждала стабильности, что сотворила систему правил, помогающих чувствовать себя в безопасности.
«Делай это, это и это, и все будет хорошо. Твой адрес не будет меняться каждый месяц. Твои родители не будут напиваться и забывать кормить тебя. Никто не будет орать гнусные слова или убегать посреди ночи, оставляя тебя одну. Ты не заболеешь. Не состаришься. И никогда не умрешь».
«Четыре краеугольных камня» давали ей иллюзию надежности. И когда происходящее не вписывалось в их границы, она просто добавляла очередной строительный блок, чтобы вместить все. И наконец, вся структура стала такой неподъемной и неуклюжей, что обрушилась на ее голову. Вот он, результат ее отчаянной попытки контролировать неконтролируемое.
Изабел поднялась и выглянула во тьму. «Четыре краеугольных камня» объединяли жизнеспособную психологию, здравый смысл и духовную мудрость мастеров. Она получала достаточно доказательств их полезности, и вряд ли кто-то посмел бы это отрицать. Но при этом хотела верить, что они — это нечто большее. Что-то вроде талисмана, обеспечивавшего защиту от опасностей жизни. Если следовать этим правилам, тебе ничто не грозит.
Но жизнь отказывалась следовать правилам, и вся организация, реорганизация, расчеты и медитация в мире не могли раз и навсегда втиснуть вселенную в определенные рамки. Как и тысяча краеугольных камней, как бы идеально они ни были бы сформулированы.
И тут она услышала его. Крохотный голосок из самых глубин души.
Изабел закрыла глаза и напрягла слух, но так и не смогла разобрать слов. Раздраженная, недовольная, она долго не смела пошевелиться, прижавшись щекой к оконной раме и закрыв глаза, но все напрасно. Голосок смолк.
И хотя в комнате было тепло, зубы ее стучали. Она чувствовала себя потерянной, ужасно одинокой и очень сердитой. Она все сделала правильно. То есть почти все, если не считать влюбленности в жалкого труса. Она все сделала чересчур правильно. И была так занята наведением порядка в своей жизни, что не нашла времени, чтобы просто жить. До тех пор, пока не приехала в Италию. И взгляните только, чем все это кончилось! Полнейшим хаосом.
Голосок снова принялся что-то шептать, но она так и не смогла разобрать слов за стуком сердца.
— Рен?
Он вернулся к действительности, словно упав с небес на землю.
— Да. Так будет лучше. Как скажете.
— Вы уверены?
Говард Дженкс кое-как втиснул свое грузное тело в кресло и многозначительно прищурился. В эту минуту он как нельзя больше походил на человека, горько раскаивавшегося в выборе кандидата на главную роль. И Рену трудно было его упрекнуть. Он никак не мог сосредоточиться и постоянно терял нить разговора. Непослушные мысли продолжали куда-то уплывать. Он также знал, что выглядит на редкость дерьмово. Глаза налиты кровью, и только первоклассный гример сумеет замазать круги под глазами так, чтобы лицо выглядело естественно. Но откуда взять приличный вид, если по ночам лежишь и таращишься в потолок?
«Черт побери, Изабел, оставишь ты меня наконец в покое?» В номере римского отеля «Сен-Режи гранд», где остановился Дженкс, на несколько минут стало тихо.
— Ты твердо решил, Рен? — спросил Ларри, нахмурившись. — Я думал, что ты не хочешь использовать дублера в сцене на Золотых воротах?
— Я и не хочу, — заверил Рен так небрежно, словно именно это имел в виду с самого начала. — Это только все усложнит, а я не боюсь высоты. — Следовало бы на этом и остановиться, но язык, похоже, не желал повиноваться. — И потом, вряд ли так уж трудно поймать шестилетнюю девочку.
В комнате снова установилось неловкое молчание. Оливер Крейг, актер, игравший роль Натана, поднял брови.
Крейг при всей своей внешности пай-мальчика из церковного хора имел заслуженную репутацию профессионала. Он учился в Королевской академии искусств, играл в репертуарных спектаклях «Одц Вик». Дженкс пригласил его на съемки, увидев в низкобюджетной романтической комедии.
— Трюки на мосту включают в себя больше, чем просто погоня за маленькими девочками, — сухо заметил Дженкс. — Впрочем, уверен, что вам это известно.
Крейг немедленно поспешил на помощь:
— Вчера мы с Реном беседовали об эмоциональном равновесии между сценами в стиле экшн и менее насыщенными динамикой моментами. Поразительно! — воскликнул он и продолжал распространяться о том, как, оказывается, счастлив Рен получить роль, в которой может проявиться его необыкновенный талант, как слаженно будут они работать вместе, и тому подобное…
Рен извинился и пошел в ванную, где с облегчением сполоснул лицо холодной водой. Нужно собраться. Прошлой ночью Дженкс отвел Ларри в сторону и спросил, не употребляет ли Рен.
Он схватил полотенце. Это величайший для него шанс. Венец всей карьеры, а он готов все профукать, потому что не может сосредоточиться. Ему отчаянно хотелось услышать голос Изабел, и несколько раз он едва не снял трубку. Но что он скажет? Что тоскует по ней так сильно, что не может уснуть? Что его потребность в ней стала болью, которая никак не уходит?
Если бы он не дал слово приехать на праздник сбора урожая, наверняка уполз бы в ночь, как мерзкая рептилия, какой и был на самом деле. А теперь из него снова будут тянуть жилы, и придется терпеть.
Вчера он наткнулся на американского репортера, попытавшегося узнать, правда ли, что они с Изабел Фейвор весьма близко знакомы. Сукин сын старался вытянуть из него подробности, и Рен едва сумел отвязаться.
Черт побери Саванну с ее поганым языком, который мелет без устали!
Рен отрицал все, сделав вид, что почти незнаком с Изабел. Ее и без того хрупкая репутация не выдержит публичного обвинения в связи с ним.
Он снова повторял себе то, что твердил целыми днями. На каком-то этапе их роман должен либо закончиться, либо подняться на очередную логическую ступень, а какая очередная ступень может существовать для столь разных людей? Следовало с самого начала оставить ее в покое, но его слишком к ней влекло. И он не смог устоять. А теперь, когда настало время уйти, в глубине души Рен все еще хотел, чтобы у нее остались хорошие воспоминания о нем. Может, именно поэтому он так отчаянно пытался оставить по себе хорошую память, прежде чем они расстанутся навсегда.
