Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 98
Вздохнув, мы с Кошаком обнажили свои тощие телеса и забрели внутрь. Маленькие оконца, затянутые животной плёнкой, едва пропускали свет. Поначалу ничего нельзя было разглядеть. Когда глаза понемногу привыкли к темноте, проявились голые бородачи, моющиеся сидя на лавках и стоя. Они натирали себя чем-то тряпками и омывались потом водой из кадок. Периодически кто-то из них исчезал в устье большой печи.
Моющую смесь в посудине по запаху хозяйственного мыла определил как щёлок. Потянулся к ней, чтобы приступить к помывке, но рядом сидящий мужик посоветовал сначала пропотеть в печи. Кошак уже туда улез, меня не дождавшись. Оказалось, что мест там больше не имелось. Пришлось дожидаться, когда из горячей полости кто-нибудь выползет.
Сунулся в дышащее жаром отверстие. В печи было темно — глаз выколи и жарко невыносимо. Ориентировался на ощупь и весёлую ругань сидящих на корточках и парящихся мужиков. Слышалось тяжёлое дыханье и шлёпанье веников по телу. Жар исходил от каменных стенок и потолка, а под ногами располагался деревянный настил.
Нагревшись до точки закипания, решил выбираться из импровизированной преисподней. В помывочной поискал глазами Кошака, он раньше должен был выбраться. В дальнем углу происходила какая-то возня. Просунулся туда и почувствовал, что меня кто-то вздумал ощупывать. Оглянулся и увидел маслянисто-лыбящуюся бородатую рожу. Мужик сильно пнул меня под зад, и я оказался возле лежащего на лавке Кошака, удерживаемого и насилуемого сразу несколькими бородачами.
В бешенстве заорал истошно и, схватив первый попавшийся под руку предмет, кажется деревянный ковш, принялся колошматить им всех вокруг себя. Прилетало ответно по разным местам, очень сильно и больно, пока окончательно не потерял сознание. Очнулся от потока обрушившейся на меня ледяной воды.
— В буесть взошед Макашко. Пся бешена кусила его, поди, — послышался виноватый голос.
— Балия семо зовите поскору, — громыхнул голос Фоки.
Я еле разлепил веки. Всё лицо было в крови. Подвигал конечностями. Болели, но нормально слушались. Без переломов обошлось, кажется.
— Зри-тко, шелохается, — обрадованно воскликнул кто-то.
Меня осторожно обмыли и вынесли из бани на травку. Лекарь общупал всего, дал чего-то глотнуть и рекомендовал отнести в хату отлежаться. Оказалось, что Макашка квартировал в землянке атамана. Адьютантом что ли при нём прислуживал?
Долго отлёживаться в землянке побоялся. Фока может разговорить Кошака и случайно что-нибудь нежелательное узнать. И вообще, пора рвать отсюда когти. Погостили, побанились и будет. Выполз наружу. Кошак разгуливал неподалёку, беседуя с молодым рослым бородачом. Увидев меня, подошёл и спросил:
— Яко ты, господине, чуешь ся по здраву?
— Не называй меня господином, Кошак. А состояние моё — средней степени хреновости.
— Пошто, Димитрие, боронитися в мовне зачал?
— Спасал я тебя, как и ты меня когда-то от стражников Единца. Мы же друзья, — не скрыл удивления я.
— Не нать мя спасати бесте. Нешто содеется с ми, с холопом, — как-то странно выразился он.
— Я же обещал тебе по возвращении из похода вытребовать у поместных дьяков грамоту обельную…, — принялся оправдываться, но вдруг стало как-то пасмурно на душе.
Возможно, я сам для себя выдумал нового Кошака, наделив Селивана всеми его чертами характера, а он, быть может, с гнильцой в душе. Бывает так, что воспитанный в холопстве человек иногда не может изжить из себя мораль раба и воспринимает некоторые нормы извращённо.
— Тебе понравилось…, — проговорил, с трудом подбирая слова, — Здесь находиться?
Селиван промолчал.
— Можешь оставаться. Я поговорю о тебе с атаманом.
Я взобрался на один из холмов. Разбойничий лагерь копошился в обычных житейских заботах. У меня закралось в душе подозрение, что здешний контингент по численности будет не меньше моего отряда, а, возможно, и воинства сотника Осины. По первым прикидкам выходило где-то около трёх десятков голов. А ещё на разведке, или в селе под боком пышнотелых красавиц, рассредоточены. Если, конечно, они ещё кого-нибудь здесь вдохновляют.
Фома только что закончил совещание со своими главными подручными и сидел на лавке, опершись на колени и задумавшись, спиной к столу. Я подошёл к нему, ожидая, когда он меня заметит.
— Иже требно еси? — наконец послышалось от него.
— Почему ты к шишам подался? Хотел ведь в Смоленск вернуться.
Вскинул удивлённо глаза, но ответил спокойно:
— Сведал, кои мужи в погибели семьи моей винны. Дондеже не покараю лиходеев, не утишуся.
— Морозов, что ли, Свербигуз который?
Фока криво ухмыльнулся:
— Деригуз его кликоша, но тей глагол такожде леп. Его и полюбника она…
Судя по моим устоявшимся впечатлениям, от этого боярина можно было нечто подобное ожидать, но представить эту тушу в качестве объекта чьего-либо вожделения было сложновато.
— …Князя нашего Юрия Димитриевича.
Вот уж не ожидал, что Фока произнесёт имя моего отца. Свечку что ли возле них держал? Хотя… Слово может иметь значение любимца, фаворита, но всё равно в неблаговидном контексте.
— Не знаю, кто тебе такую чушь мог в уши наплести, — взорвался я, — Дружок твой Алимпий выдал меня Единцу, а ты ему веришь. Спроси Селивана.
— Не Алип ми сие рече. В узилище вор Единец под пыткою то поведал ми, иже государь сам повелел злодеяти. Покрал я Кирияка людьми сеими чрез подземье и вызнал вся. Мнозе он рекл о содеянном. После казнил скнипу злокозну умертием мученны. Аще живый буду, отомщу всем погубителям, и Морозову злохитренну, и Юрию, князцу погану, и всему роду Калитину, аспидову, — произнёс бывший боярин.
Говорил он, силясь, будто с трудом выдавливал слова из гортани выдыхаемым воздухом.
— Сочувствую твоему горю, Фока, но верить наветам Кирияка нельзя. Он мог злонамеренно опорочить своего государя, — решительно возразил ему, — Может быть, твоя семья всё ещё жива. Надо верить в лучшее.
— Несть боле моей семьи…, — изменившимся голосом проговорил Фока, — Всех порешили убивцы. А ты, Макаша, ступай в опочивальню. Голова болит, небось?
И правда, передавать благую весть озлобленному человеку бесполезно. Не поверит. Оставаться в лагере шишей представителю семейства Калитиных становилось опасно. Макашка истинный может в любой момент нарисоваться. Прошёл к коновязи. Я ещё раньше заметил, что любой житель поселения мог спокойно отвязать любую лошадь и отправиться куда-нибудь на прогулку. Никаких постовых и сторожей поблизости не имелось. Запрыгнул на облюбованного конька и медленно поехал из лагеря. Найдя лесную тропу, припустил скотинку. Попадались едущие навстречу шиши, приветствовали. Просто поражаюсь беспечности военизированного подразделения. Вскоре выехал на дорогу, вдали завиднелись домишки селян.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 98
