Книга Прежде всего любовь - Эмили Гиффин

– Может быть, есть другой способ? – спрашивает у меня Нолан в начале декабря.

Мы бродим по ботаническому саду – это одна из наших семейных традиций, ходить сюда на Фестиваль света вместе с Харпер.

– Что ты имеешь в виду? – я не отрываю глаз от Харпер, которая идет примерно в десяти ярдах впереди.

– Может, мы могли бы быть счастливы, несмотря на то, что ты меня не любишь?

Я вздыхаю. Я очень устала от его жалобных комментариев.

– Нолан, я тебя люблю.

– Ладно. Несмотря на то, что ты в меня не влюблена, – отвечает он, начиная очередной раунд бесполезных разговоров.

Ты тоже меня не любишь.

Люблю.

Нет.

Но счастлив в браке.

Это невозможно.

Мне достаточно хорошо с тобой.

Этого мало.

Мне хватает, почему тебе нужно что-то еще?

Последние несколько недель, после моего возвращения из Нью-Йорка, к этому все и сводится. Первый гнев схлынул, и мы решили не делать серьезных шагов до окончания праздников, но вопрос никуда не делся: достаточно ли того, что мы имеем?

Я думаю о нескольких задушевных разговорах с Эллен, о сеансах с Эми. Я даже немного поговорила с мамой на эту тему, хотя не призналась, насколько все плохо. Все согласны, что не существует никакой лакмусовой бумажки, чтобы оценить брак и чтобы понять, что такое счастье или хотя бы удовлетворение. Все решать двоим людям.

Есть одна крайность – «половинки», благословенные браки, в которых сохраняется страсть, в которых оба партнера любят друг друга. И вторая – хреновые, дисфункциональные отношения, может быть, даже с насилием. Они заканчиваются разводом – или катастрофой.

Но между двумя крайними точками лежит огромная серая зона. Некоторые браки заключаются по сговору и строятся скорее на общих ценностях, чем на романтической любви. В других браках постепенно пропадает секс. Третьи становятся просто функциональными партнерствами – люди преданы своим детям, религиозному институту брака или теоретической идее семьи. Иногда люди сходятся от одиночества. Или потому что больше никого не могут найти.

Любой из этих вариантов можно назвать жалким, грустным или безысходным. Долгое время я тоже так думала. Теперь я понимаю, что очень многие браки имеют право на существование, если устраивают обоих людей. Но обоих, а не одного. Я совершенно уверена, что именно это Нолан и пытается до меня донести. Что мне нужно только смириться с тем, что у меня есть, и тем, кто мы есть, и найти способ быть счастливой, хотя чего-то у нас нет. Почему я не могу раз в жизни решить, что стакан наполовину полон? Остаться с ним. Найти способ выстроить нормальный брак.

Он допивает горячий шоколад и швыряет стаканчик в урну. Потом достает телефон и звонит Харпер.

– Солнышко, подойди на секунду. Встань сюда. Перед деревом, – он показывает на огромную магнолию, увешанную тысячами крошечных алых и зеленых огоньков.

Харпер радостно подчиняется. Позирует, широко улыбается, а потом снова убегает вперед. Нолан смотрит на снимок, хмурится, накладывает пару фильтров и показывает мне:

– Неплохо?

– Отлично. Перекинь мне, выложу в «Инстаграм».

Вот бы все было так просто. Взять плохую фотографию, кадрировать, вывернуть яркость на максимум, добавить насыщенности, наложить какой-нибудь праздничный фильтр. Сделать жизнь такой, как тебе хочется. А потом я понимаю, что так Нолан к жизни и относится. Смотрит на нее сквозь розовые очки.

Как будто читая мои мысли, он произносит:

– Я понимаю, что наш брак не идеален. Что нам придется над ним работать. Но мы – отличная команда. Может быть, мы немного постараемся… и добудем себе немного волшебства?

Я вздыхаю – он сказал «добудем», а не «вернем» – и говорю, что это не так работает. Что волшебство либо есть, либо нет.

– И кстати, не этим ли мы занимались последние семь лет?

– Нет. Вообще не этим, – Нолан качает головой, – потому что мы не были честны друг с другом.

– Я была, – инстинктивно защищаюсь я.

– Нет. Ты врала, когда сказала мне «да» на скамейке запасных. И в день свадьбы. Ты все время врала себе.

Я понимаю, что он говорит о театре, Нью-Йорке, юриспруденции, может быть, о переезде в Атланту, в дом, в котором я выросла. Мне нечего ему возразить. Я просто пожимаю плечами и говорю, что он, наверное, прав. Видимо, психотерапевт ему помогает.

– Но теперь ты знаешь правду о смерти Дэниела, – продолжает Нолан, – и о своих чувствах. Мы оба ее знаем. Перед нами чистый лист.

– Наверное, – я не совсем понимаю, откуда взялся этот чистый лист. Ну, прощение, ну, понимание. Это очень важно, но любви из этого не сделаешь. – И что ты предлагаешь?

– Во-первых, я много думал про наш дом. Давай его продадим.

– Это невозможно, – но при одной мысли о жизни в другом месте (в любом) меня затапливает облегчение.

– Возможно.

– Мама этого не переживет. И папа тоже.

– Переживут. Это просто дом. Нельзя там жить. Каждый раз, проходя мимо его комнаты…

– Я понимаю, – я избавляю его от необходимости говорить остальное.

– Возможно, нам стоит уехать из Атланты. По крайней мере, на какое-то время. Нам нужны приключения. Втроем. У нас хватает денег, и у меня всегда остается работа, куда я могу вернуться, – с энтузиазмом говорит он.

– И куда мы поедем? – подыгрываю я.

– А куда захотим. В Нью-Йорк? Ты сможешь вернуться на сцену.

Я качаю головой и говорю, что Нью-Йорк уже позади. И сцена тоже.

– Ладно. А где ты хочешь жить и что делать?

Я говорю, что не знаю. Что угодно, кроме юриспруденции. Я вернулась на работу после Дня благодарения, но уже твердо решила уволиться. Гораздо проще понять, чего ты не хочешь, чем то, чего ты хочешь.

– Ладно, давай подумаем об этом, – мы ускоряем шаг, чтобы догнать Харпер, – только серьезно подумаем. Придумаем что-нибудь необычное. Как Джози…

При упоминании сестры плечи у меня напрягаются. Я до сих пор не разговаривала с ней после того, как она убежала из Нью-Йорка среди ночи.

– Говори о ней, что хочешь, – продолжает Нолан, – я, скорее всего, соглашусь. От нее сплошной геморрой. Но если кто и умеет мыслить креативно, так это она.

– Она эгоистка, – я всегда говорю так о сестре.