Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
— Что знать? — с изумлением вскинул глаза на жену Козимо.
Контессина спокойно пожала плечами:
— Откуда мне знать. Читай. Это адресовано тебе, а не мне.
«Много лет назад, когда мы с вами только намеревались отправиться разыскивать древности, как позже это сделал Поджо, ваш отец предложил мне сделку. Он не хотел, чтобы вы становились археологом, архитектором или художником, Джованни де Медичи желал, чтобы его старший сын унаследовал семейное дело и стал банкиром. Думаю, для вас это не секрет.
Но синьор Медичи сам привел вас к Роберто де Росси, сам познакомил с теми, кто исповедовал совсем иные интересы.
По прошествии стольких лет я понимаю и признаю, что ваш отец был совершенно прав — вы должны были стать банкиром, и вы им стали. Но не просто денежным мешком, а образованным банкиром, и лучшее, что вы могли сделать для нас, Флоренции и всей Европы, — то, что делаете. И что делал ваш отец, впрочем, мало кому рассказывая о своих поступках».
Козимо все еще не понимал секретности этого послания, а потому скользил по строчкам со знаменитым наклоном Никколи быстро, пока не дошел до следующей фразы:
«Итак, сделка между вашим отцом и мной заключалась в следующем.
Синьор Джованни де Медичи лучше других понимал, что полученное мной наследство не бесконечно, я не занимаюсь делами и довольно скоро потрачу доступные средства. Я не банкир, мне казалось, что тысячи флоринов — это сказочно много, я даже не заметил, как они почти закончились. Зато заметил ваш отец.
И он предложил мне оставить вас в покое, не препятствуя обучению семейному делу Медичи. А в обмен отдал… все мои долговые расписки, выкупленные у разных кредиторов.
Представляю вашу ярость и прошу успокоиться и дочитать до конца».
У Козимо действительно даже дыхание перехватило от возмущения. Получалось, что отец просто купил его у Никколи! А тот продал?! Вернее, обменял на свои долговые расписки.
Только привычка делать несколько глубоких вдохов в момент возмущения, страха или ненависти, прежде чем начнешь что-то говорить или делать, помогла не начать крушить все вокруг. Козимо опустил руку с письмом, прикрыл глаза и десяток секунд сидел, стараясь справиться с гневом.
Помогло.
И все же строчки ровного почерка Никколи прыгали перед глазами.
«Не знаю на кого из нас — своего отца или меня — вы в большем гневе, за себя оправдаюсь ниже, а пока о вашем отце Джованни де Медичи.
Я понимаю, что банкир должен быть разумен и предусмотрителен, но позвольте заметить, что большего разума и предвидения, чем у синьора Медичи, я не встречал ни у кого. Полагаю, что вы унаследовали эти отцовские качества и еще используете их в полной мере.
Синьор Медичи сделал мне еще одно роскошное предложение, от которого я просто не смог отказаться, но не потому, что слаб, как всякий человек, не потому что люблю золото, а ради… Сейчас вы сами поймете, чего.
Мне было предложено продолжать разыскивать и покупать старинные рукописи и артефакты, но уже на средства Медичи. Джованни де Медичи предлагал оплачивать все мои векселя касательно этих приобретений с одним условием: я завещаю все вам, мой друг. Что я и делал долгие годы.
Конечно, я тратил и собственные средства, но большей частью все же деньги вашей семьи.
Потому, мой друг, все завещанное принадлежит вам изначально.
Не осуждайте своего отца и подумайте, ведь без его мудрого решения не было бы ни собрания рукописей, ни Тацита…»
Никколи еще два листа перечислял то, что они смогли приобрести и выкупить на средства Медичи, расписывал заслуги Джованни де Медичи и его скромность, но Козимо пробегал взглядом написанное, почти не вчитываясь. Главное он уже понял — отец столько лет оплачивал их с Никколи розыски, ни словом об этом не обмолвившись.
И вдруг заметил, что Контессина внимательно наблюдает. Женщина никуда не ушла, она по-прежнему стояла возле камина, не сводя глаз с мужнина лица. У Козимо мелькнула догадка:
— Ты знаешь, что в этом письме?
— Догадываюсь.
— Все, кроме меня, знали, что отец платит Никколи?!
— Думаю, никто, кроме них двоих. И не платил, а помогал. Что плохого в том, что банкир помогал гуманисту, не объявляя об этом на городском рынке? Разве ты сам поступаешь иначе?
Но даже не поступки отца и Никколи поразили Козимо, он чувствовал, что должен осмыслить новость и только тогда оценить ее по достоинству.
Лоренцо шел сорок четвертый год, но он все равно чувствовал себя младшим братом рядом с Козимо. Тот почти на шесть лет старше, но иногда казалось, что на все тридцать. Козимо не просто старший брат, он поистине глава семьи, и стал таковым еще при жизни отца, хотя тот и считался главным. Пожалуй, после Констанца и всех перипетий с Коссой Козимо действительно управлял всем, оставляя Джованни Медичи обязанность лишь давать советы, которым, впрочем, далеко не всегда и не все следовали. Они уважали отца и почитали мать, но Козимо уже давно делал все по-своему.
Потом главным в этой «волчьей стае», как семейство Медичи весьма нелицеприятно называл Филельфо, стал дядя Козимо и Лоренцо Аверардо ди Биччи де Медичи, но это только казалось, в действительности все нити давно были в руках у Козимо. Он дергал за ниточки, приводя в движение огромную конструкцию под названием «клан Медичи», и конструкция исправно работала.
И это было так привычно — выполнять распоряжения старшего брата, Лоренцо никогда и в голову не приходило оспорить его решение.
Козимо позвал младшего брата для какого-то важного разговора из числа тех, что не для чужих ушей.
— Будь готов отправиться в Феррару.
В Ферраре с января проходила встреча папы Евгения и его князей Церкви с византийским императором Иоанном, привезшим с собой своих епископов и еще тьму сопровождающих. Угроза от Оттоманской империи стала для Константинополя столь серьезной, что император даже попытался забыть обиду, нанесенную городу участниками Четвертого крестового похода, и попросил у Рима помощь против турок. Погром, устроенный тогда рыцарями в столице Византийской империи по пути в Святую землю, не поддавался описанию, они крушили все, что попадалось под руку, насиловали и убивали, осквернили Святую Софию, разграбили город так, как едва ли мог разграбить злейший враг. Даже за два столетия тот погром не забылся, но, не имея возможности удержать Константинополь, император Иоанн VII Палеолог согласился обсудить спорные вопросы веры с римской церковью, для чего и привез в Феррару двадцать три православных епископа.
Забегая вперед, можно напомнить, что Иоанн Палеолог унижался и шел на уступки зря, Рим и остальная Европа никакой реальной помощи от Оттоманской империи не дали, подписанную в результате этого Собора Унию в самом Константинополе, как и в других православных государствах, не признали, Константинополь был захвачен и стал Стамбулом, а Святая София превращена в мечеть. Но тогда, в 1438 году, надежда еще теплилась, а потому византийцы были готовы плыть неспокойным зимним морем, мерзнуть на ледяном январском ветру Феррары, тесниться и даже сидеть впроголодь, только бы о чем-то договориться.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
