Эвина фыркнула:
— А вы спрашивали, что по этому поводу думают ваши жертвы?
— Представьте, спрашивал. И продолжаю спрашивать. Каждый раз. Правда, не все соглашаются ответить.
Благороднейшая из благородных не ждала победы на этом поле боя. С первого же взгляда на охотника было понятно: обыденным оружием его броню не пробить, а ничего другого в распоряжении эрриты Фьерде не было. Поэтому оставалось только промолчать и выслушать то, что пожелает сказать нежданный гость.
— Им нет дела до нас с вами. Они стоят в стороне, наблюдая или дергая за ниточки. В сущности, они даже неуязвимы. Я могу всего лишь прогнать их. Но не могу помешать им вернуться.
— И сейчас вы тоже пришли… прогонять?
Охотник кивнул:
— Да. Пока не стало слишком поздно.
— А если я… если кто-нибудь не позволит вам это сделать?
В ответ он кротко улыбнулся и предложил:
— Хотите попробовать?
Эвина знала, что не останется без поддержки. Вся челядь, собравшаяся во дворе перед домом, готова была сложить головы в сражении за свою хозяйку. Но это означало бы проиграть войну, так и не добравшись до первого боя.
— Если вам нужен демон, так идите и ловите его.
Прозвучало не очень-то повелительно, не так, как хотела бы того благороднейшая из благородных, но все же достойнее, чем трусливое молчание.
— Непременно поймаю. А что станете делать вы?
— Это имеет значение? — делано удивилась Эвина.
— Вы слышали, что сказал этот человек? На вас собираются напасть. И есть только два пути, ведущих вас дальше: убегать или драться. Какой выберете вы?
Она промолчала. Не потому, что вопрос вынуждал принять решение раньше времени, а по другой причине: бежать благороднейшей из благородных было попросту некуда.
Да и возможно ли сбежать от мерцающего перед глазами призрака сестры? Сестры, которая никогда не выбирала между тем, что показать врагу, клинок или спину. С недавних пор Эвина боялась не смерти и не поражения. Сильнее всего ее бросало в дрожь при мысли, что кто-то когда-нибудь сравнит двух сестер — и вовсе не в пользу оставшейся в живых.
Им всем было легче. Родителям, Лейре. Умереть, не думая о последствиях, — просто. Продолжать жить и расхлебывать эти самые последствия…
Благороднейшая из благородных стиснула красный платок в кулаке.
— Вы были сегодня на площади. Вы слышали вопросы и ответы на них. В этом городе нет больше места миру, нет места согласию. Я и вы слишком долго надеялись на слова, но все впустую. Тот, кто уничтожил наших прежних правителей, захотел сам занять их престол, а ведь он всего лишь человек. Он такой же, как мы. Так позволим ли мы возвыситься тому, чья макушка всегда была вровень с нашими?
Челядь молчала. Она не привыкла возражать хозяйке, а сейчас и вовсе понимала: время слов закончилось.
— Он не пожелал выйти на честный бой. Он совершил святотатство, которое невозможно искупить ничем, кроме смерти: пленил ийани и заставил служить себе. Он надругался над нашими богами! Те двое — чужие в Катрале, рассказы о них принесли сюда нарочно, чтобы мы забыли настоящих богов. И мы начали забывать… Многие из нас. Но я хочу и буду помнить, до последнего вздоха. А вы?
Короткое мгновение тишины, наступившей вслед за вопросом, рассеял громкий хлопок, за ним еще один. Десяток. Сотня. Но это были не те хлопки, что выражают признание ярмарочным актерам за славное представление. Бой барабанов или поступь тяжелой пехоты — вот что сейчас звучало над двором. Звучало все сильнее, и Эвина Фьерде чувствовала, что ее сердце начинает биться в такт хлопкам.
Это было не неприятно, даже наоборот, волнительно и заманчиво. Только тот, что стоял рядом, неодобрительно качнул головой:
— Наверное, вы не можете поступить иначе. Но зачем торопить события?
Благороднейшая из благородных повернулась к охотнику:
— Что бы вы ни сказали, я не стану думать иначе, чем думала прежде.
— Понимаю.
Больше он не стал тратить слова на Эвину, а обратился к черномундирнику, уже кое-как поднявшемуся на ноги:
— Ты видел всех, кто слушал проповедь демона?
— Каждое лицо.
— А не было ли среди них того человека, вместе с которым ты приехал в Катралу?
— Он стоял в первых рядах.
Если бы Эвина Фьерде смотрела в эту минуту на охотника, то могла бы поклясться, что тот выругался. Витиевато и притом совершенно беззвучно. Но военачальница, готовящая армию к сражению, уже возвращалась в дом, чтобы проститься с прежней жизнью.
И попросить у умерших прощения за то, что так долго находилась в плену осторожности.
И сейчас…
— Ты хорошо знаешь дом?
Светловолосая голова кивнула, все еще не решаясь повернуться ко мне.
— Здесь есть укромные места, чтобы надежно спрятаться?
Новый кивок. Уверенно-увердительный.
— Сейчас я пойду наружу, а ты найдешь себе убежище. Такое, о котором никто не будет знать.
— И вы тоже? — спросила она тихо-тихо, разговаривая скорее со складками воротника, а не со мной, словно боялась встретиться взглядом.
— И я тоже. Я — прежде всего. У тебя будет не много времени, но ты успеешь. Должна успеть. Просто иди и спрячься.
Вряд ли девушке что-то грозило в ближайшие минуты, но следовало убрать ее подальше. Для моего спокойствия. Или для спокойствия того, кто сейчас делил со мной тело?
Я чувствовал его присутствие яснее, чем собственную дрожь.
Я никогда раньше не чувствовал ничего подобного.
Это очень сильно походило на сумасшествие, такое, каким его обычно представляют по чужим рассказам: ощущения, основательно раздвоившиеся, но в то же время сцепленные друге другом прочнее и надежнее, чем звенья цепи.
Два мира то равномерно, то хаотично колыхались перед глазами. Казалось бы, я непременно должен был сбиться с шага, запутаться, утонуть в обилии впечатлений, но все происходило ровно наоборот, словно чья-то уверенная рука успевала раз за разом отодвигать в сторону занавеси, бесчисленными полотнищами закрывавшие от меня мой теперешний путь.
Я больше не был человеком.
А может, только теперь им стал?
Дорожка свечей вывела меня во двор, туда, где все началось. Я шел медленно, наслаждаясь двойственностью моего нового мира, дыша морозным воздухом и борясь с желанием расстегнуть душный ворот рубашки еще больше.
Только нынешней ночью мне стали понятны отчаянные безумцы, заключающие сделку с демонами. От такого ведь не отказываются. Раздвинуть границы бытия — что может быть волшебнее? Ощутить полноту своего существования, пусть отчасти заемную и все же невозможно заманчивую, — разве есть на свете вещь, стоящая дороже?
