Ныне киевские князья по очереди объезжают подвластные земли полюдьем[154] – так много лучше уже хотя бы тем, что дело обходится без убийств и пожаров. Ну, а товар-то все равно отдай, правда, лишь то, что князьями же установлено с дыма. Пока один князь с дружиной по селениям дань собирает, а заодно кормится, другой князь Киев и княжескую власть сторожит.
Дань князья уменьшили по сравнению с хазарской – хазары брали с полян, северян и вятичей по серебряной монете да по беличьей шкурке с дыма, Оскольд же и Дир постановили брать с северян и полян по монете, а с вятичей – по шкурке. Разумному властителю незачем своих данников разорять. Зато, если князья кликнут людей в поход, недостатка в воинах у них не будет.
У торцовой стены, перед суконной завесой, на которой сходятся корабли для битвы, стоит широкая кровать – ширина ее больше длины. Тяжелые тесовые стойки справа и слева над изголовьем завершаются резными мордами страшных, нездешних зверей – это стражи, их обязанность отгонять от спящего дурные сны.
Неподалеку от кровати два просторных кресла, выдолбленных из толстых древесных стволов и украшенных снаружи резьбой – излюбленным варяжским змеиным плетением. Возле кровати, на одном из столбов, поддерживающих кровлю, на железных крюках висят шлем, кольчуга, меч, топор и щит. Ложницу освещает свет, струящийся из дымового отверстия, и, в помощь ему, два жировых светильника и ленивое пламя очага.
Именно сюда, по словам Вады, служанки приводят по переходу из женского дома убранную, причесанную и нарумяненную жену или наложницу – ту из них, которую Оскольд потребует. Но сейчас служанка послана за Кукшей – у Оскольда к Кукше важный разговор. Князь в длинной льняной рубахе без пояса, в мягких козловых сапожках, он сидит в кресле, на коленях у него маленькая светлоголовая девочка в длинном платье. Оскольд щекочет ей лицо и шею бородой, и она заливается счастливым смехом. Суровое сердце воина плавится, как жесткий бараний жир в светильнике.
Однако голова государственного мужа и в эти мгновения занята одной неотвязной мыслью.
Кукша не уплыл на север только потому, что хочет дождаться обещанных патриархом и царем вероучителей, с ними, возможно, приплывет его друг. После того, как вероучители приедут и окрестят киевлян, он отправится в словеньскую землю, где у него, может быть, еще жива мать.
Необходимо удержать его от этой безумной затеи. У Оскольда тоже, возможно, еще жива мать – на другом краю земли, в Ветреном фьорде. Что же из этого следует? Он должен бросить добытое с бою княжество, презреть славу, богатство, вернуться в Ветреный фьорд и сидеть там возле нее, промышляя рыбной ловлей и смолокурением? Променять стольный Киев на никому неведомое родное захолустье? Жалкая участь! То же ждет на родине и Кукшу. А вот и он!
В ложницу входит Кукша, он останавливается в нескольких шагах от Оскольда. Оскольд продолжает играть с дочерью, словно не замечая его появления.
– Тебе нравится моя дочь? – спрашивает он наконец, любуясь девочкой.
Кукша растерян, но все-таки неуверенно кивает. Князь встает, трижды ударяет деревянным молотком в медное било и велит появившейся служанке увести девочку. По уходе служанки с дочерью он берет из кучи заготовленных смоляных светочей один, зажигает его от жирового светильника, велит сделать то же Кукше, после чего откидывает за кроватью край суконного полотнища.
За полотнищем, оказывается, не стена, а продолжение покоя. Оба проходят туда и завеса падает на место. Перед ними посреди пола зияет провал.
Они спускаются в него по ступеням лестницы, вырубленной в толстой лесине, а потом идут по пещере. Местами ход чуть выше человеческого роста, а местами и ниже – приходится наклонять голову и даже сгибаться в три погибели. То справа, то слева ответвляются другие ходы. Наконец пещера немного расширяется и образует подобие комнаты.
В стены комнаты вбиты крюки, на них развешаны дорогие меха – соболя, бобры, горностаи, черные лисицы. Меха висят связками и в виде накидок, плащей и шуб. Бросаются в глаза великолепные собольи шапки с синим, алым и зеленым верхом, расшитым жемчугом. Вдоль стен стоят коробьи и скрыни. Оскольд все подряд открывает их перед Кукшей.
В одних лежат заморские ткани – паволочье, сукна, аксамит[155]. В других тускло поблескивают смазанные бараньим жиром мечи и боевые топоры. Перекрестья и головки рукоятей украшены литыми и чеканными узорами, рукояти обложены рыбьим зубом[156] или кожей, перевиты золотой проволокой, лопасти и обухи топоров изузорены серебряной насечкой. Это драгоценное оружие, его не обязательно брать с собой в походы.
В скрынях покоятся серебряные сосуды – кубки, блюда, ковши, какие-то затейливые чаши, скорее всего церковные, награбленные во время походов в христианские земли, – и великое множество тонких, как цветочные лепестки, серебряных монет, большей частью сарацинских.
В иных скрынях – шейные гривны, тяжелые запястья[157], ожерелья, височные кольца, серьги, перстни, разного рода подвески и застежки. Среди серебряных украшений мелькают бусы – янтарные и стеклянные, коралловые и перламутровые, а также особенно ценимые у здешних щеголих зеленые скудельные. Кукшино внимание привлекли серьги, словно покрытые звездной пылью с ночного неба. Он долго не может оторвать от них глаз.
Золота в скрынях меньше, но тоже немало. Из золотых предметов Кукше больше всего понравились узкие запястья и ножные кольца – переплетенные синеглазые змейки. «Наверно, их носила молодая красивая женщина, – думает Кукша. – Тоненькая, как Вада… Скорее всего, ее уже нет на свете… А при жизни она услаждала какого-нибудь старого толстосума-сарацина…»
Кукша, как завороженный, глядит на сокровища, он долго стоит безмолвно, не поворачивая лица к Оскольду, похоже, он лишился дара речи. Тот, кому доводилось бывать в пещерах, где хранятся сокровища, легко его поймет. Оскольд откровенно наслаждается впечатлением, которое произвел своими богатствами на Кукшу. «Кажется, клюнул», – думает он. Наконец, Кукша отводит взор от Оскольдовых укладок.
– Есть что-нибудь стоящее? – усмехаясь, спрашивает Оскольд.
Кукша молчит. «Бедняга, не в силах даже говорить!» – думает Оскольд. Он доволен.
– Бери все, что пожелаешь! – произносит он вслух и, заметив испуг на Кукшином лице, благодушно добавляет: – Я не имею в виду, чтобы ты непременно сразу забрал то, что сможешь сейчас же унести в руках. Реши, что ты хотел бы взять, а возьмешь, когда захочешь. Можешь сперва подумать, выбрать…
– Мне ничего не надо, – тихо отвечает Кукша.
– Конечно, сейчас тебе ничего не надо, – соглашается Оскольд, – ведь тебе даже некуда деть богатство, если оно у тебя появится. Ты можешь жить в моей усадьбе как сын. А если тебе здесь слишком людно, живи у Дира, ты ведь знаешь, он тебя любит и будет тебе вместо отца. Если вздумаешь, поставишь свою усадьбу, где захочешь. И заживешь боярином. Будут у тебя высокие хоромы, сени для пиров, как у самых знатных людей, рабы, рабыни…
