Он не понимал моей тревоги, не понимал того, что я не собирался обращаться в полицию либо еще к кому-либо. Единственное, что мне было нужно, – понять ее скрытность. Я слишком волновался, чтобы ясно изложить свою мысль. Откашлявшись, я сказал:
– Она не хотела, чтобы я это нашел. Лайла просто не знала, как функционируют компьютеры.
Мы с Аланом обменялись грустными улыбками.
– Такова уж наша Лайла, – вздохнул он. – Блестяще знала закон, но была бесполезна, когда касалась клавиатуры.
– А что мне делать с лэптопом?
– Оставьте у меня. Я сохраню его в течение нескольких месяцев, а потом без лишнего шума все уничтожу.
* * *
Несколько недель потребовалось мне на то, чтобы набраться храбрости и сходить в ее… мою новую квартиру в Мэнли. В самом начале мое горе было настолько огромным, что я не рискнул взглянуть ему в лицо, опасаясь этого не выдержать. Поэтому я наблюдал за тем, как сменяются даты на календаре, и ждал того момента, когда смогу думать о Лайле, не ощущая разрушительного чувства потери.
Я понял, что пора наведаться в ее квартиру, когда тревожное чувство от того, что я сползаю к старым привычкам, стало сильнее горя. Проснувшись утром, я ощутил, как страх перед очередным длинным днем в офисе затмевает мысли о Лайле. Позвонив на работу, я сказал, что болен, а потом направился к ней в квартиру.
Я стоял в коридоре, поднеся ключ к замку. Руки дрожали. В голове танцевали воспоминания о Лайле. Я вспоминал, как она встречала меня на пороге, как целовала, прощаясь. Я вспомнил последний день, когда она странно себя вела, вспомнил, как мы возвращались по Корсо, шагали, словно уже немолодая супружеская пара, решившая прогуляться.
Я ожидал, возможно, даже уповал на то, что горе воскреснет, навалится на меня сейчас куда сильнее и безжалостнее, чем прежде. Я сунул ключ в замочную скважину и отпер дверь.
Первое, что я увидел за раздвижными дверями на фоне океана, был зазеленевший балкон. Растения, увядшие несколько месяцев назад, не только пустили новые листья, но и буйно расцвели. Теперь горшки и кадки пестрели всеми цветами радуги. Луковицы, мясистые стебли, многолетники пошли в рост и пустили бутоны, несмотря на неподходящее время года.
С плеча у меня свешивалась на ремне дорожная сумка. Я сбросил ее вниз, и она с шумом упала на плитки пола. Я смотрел во все глаза.
Прежде сухие стебли разрослись, образовав настоящий кустарник, покрытый множеством крупных цветов. Лекарственные и кухонные травы также зеленели, как ни в чем не бывало. Фиалки трехцветные поражали насыщенностью оттенков. Я быстренько прикинул, что со времени прошлого посещения квартиры минуло около четырех месяцев. Как получилось, что эти чахлые растения, несмотря на то что за ними никто не ухаживал, вдруг подарили миру такую жизнеутверждающую красоту?
А потом я почему-то поверил в то, что с Лайлой все в порядке, что в своей смерти она обрела свободу.
* * *
Я нашел ее дневник почти сразу же. Она поставила тетрадь под уклоном на столешнице кухонного стола между металлическим чайником и кофейницей. Сверху она повесила подаренный мной на Рождество кулон.
Я уселся на балконе. Волны плескались, накатываясь на берег внизу. Прохладный ветер сгонял разорванные облака вместе, угрожая дождем. Я закинул вытянутые ноги на кофейный столик и принялся читать. Я начал с первой страницы и продолжал читать даже тогда, когда мой мочевой пузырь норовил лопнуть, а зад онемел на твердом сиденье.
Я читал и плакал, ощущая, как худые руки Лайлы обнимают меня, пытаясь утешить. Я заметил, как постепенно не только ее почерк, но и само ее красноречие начали давать сбой. А потом я дошел до последней записи, которую Лайла сделала в то время, когда в последней раз наблюдалась у Линн, и понял, почему она оставила мне дневник.
Глава двадцать шестая
Лайла
4 июня
Дорогой Каллум!
Очевидно, я уже мертва. Извини. С трудом представляю, как ты держишься. Если бы на моем месте оказался ты, сомневаюсь, что я справилась бы. Пожалуйста, держись, Каллум!
Я долго спорила сама с собой, что делать с моим дневником. Другие я уничтожила, когда вновь заболела, но этот… Прежде мне казалось, что я вела его для себя, но теперь я понимаю, что делала это для тебя.
Было в прошлом такое, что мне следовало бы сейчас исправить, но мысли у меня в голове настолько запутались, что ничего уже не получится. Возможно, в этом есть толика трусости, но, если ты уже обречена на скоропостижную смерть, не лучше ли извлечь из этого все, что можно?
Я любила тебя, Каллум Робертс, тебя, чопорного, надоедливого, упрямого чудика. Я любила каждую клетку твоего по-глупому красивого тела, каждую минуту, проведенную с тобой. Я любила твое пахнущее жареным мясом дыхание и безнадежную неуверенность в собственной жизни. И знаешь что? Ты тоже меня любил. Я и секунды в этом не сомневалась, когда мы были вместе. Твоя любовь более реальна, чем все то, что я прежде знала в жизни.
Ты это читаешь, следовательно, ты вернулся в мою квартиру. Из этого проистекает, что ты знаком с завещанием и знаешь, что теперь она принадлежит тебе. Она стоит немалых денег. Можешь сделать с ней все, что пожелаешь. Выбирайся из всего этого и живи. Соверши пешее путешествие по Андам. Отправься куда-нибудь далеко и напейся до рвоты. Спаси сироту из Румынии. Езжай в гребаный Париж. Сними шикарную леди в Таиланде и с воплями сбеги из номера, когда окажется, что это не она, а он. Делай что-то. У тебя впереди еще много-много дней жизни, Каллум. Знаешь, что будет еще трагичнее, чем моя смерть от болезни Хантингтона? Ты, не страдающий от этой болезни, но чахнущий от ничегонеделанья, живущий затворником, оплакивающий меня вместо того, чтобы жить за себя и меня.
Не испорть все. Договорились? Садись на самолет.
С вечной любовью, твоя ЛайлаЭпилог
Несколько месяцев я провел здесь, под сенью деревьев. С того момента, как она меня покинула, и до того, как, распахнув дверь, я увидел растения на балконе, все, что мне было нужно, – это душевное спокойствие. Хотя мне суждено до самой смерти вспоминать о Лайле, пришло время жить дальше.
У меня за спиной сейчас стоят коробки, сумки и прочие вещи. Довольно с меня этой квартиры, по крайней мере, на какое-то время. Лайла находилась рядом со мной все то время, пока я ее оплакивал. Я видел ее каждый день в садике на балконе. Я впитал в себя ее образ и теперь смогу взять его с собой в дорогу.
Если Лайла остается живой во мне, то и мне, блин, никак нельзя сдаваться. Пришло время обнять мир.
Завтра приедут грузчики и заберут наши общие вещи на хранение, а вскоре после этого сюда переселится арендатор, но еще раньше, завтра, я переберусь в отель возле аэропорта. Я переночую в номере с обслуживанием и напьюсь шотландского виски. Завтра прилетает Вилли. Потом мы вместе отправимся в Париж и несколько недель проведем вместе с Эдом, Сюзеттой и их новорожденным красавцем.
