— С самого детства. Ее и только ее.
— Отчего же не женился?
— Она меня не любит. Я всегда был ей только другом.
— Поверь, Арсений, это не шутка, не каприз и не игра. Это — любовь. Та самая, единственная, которую ждешь всю жизнь, хотя и знаешь, что она никогда не придет. Ко мне пришла.
— А она? Хотя о чем это я спрашиваю? Я же помню ее лицо, там, на балу. Я еще тогда все понял. Какая чудовищная мука!
Он стоял перед Вадимом, набычившись, кусая губы. Лицо его было бледно.
— А тебе известно, что ее сватает Трегубович?
— Слышал.
— Ну, вышла бы она за него. Что бы ты чувствовал тогда?
— Н-не знаю. Но не было бы так страшно больно. Она же его не любит.
Вадим смотрел на своего старинного друга и не узнавал его. Перед ним стоял совершенно чужой человек, слабый, жалкий, измученный.
— Помилуй, Арсений, что ты говоришь? Это какой-то изуверский, звериный эгоизм. Ты просто не знаешь, что такое любовь.
— А ты, несомненно, все о ней знаешь! — вскричал Арсений. — Конечно, ты счастлив, ты любим. Тебе легко.
— Любить никогда не легко, поверь мне. Но даже если б я был несчастлив, я никогда не пожелал бы своей любимой такой страшной участи, как жизнь с ненавистным человеком. Это так мелко, так низко. Это недостойно тебя, Арсений.
Арсений упал в кресло и провел руками по лицу, будто стирая налипшую паутину. Руки его дрожали.
— Ты прав. Я совсем обезумел. Не могу забыть, какая она была тогда. Светилась вся.
В комнате повисло неловкое молчание. Им вдруг стало нечего сказать друг другу. Как все зыбко и неверно в этом мире, подумал Вадим. И какие мы беспомощные рабы своих чувств.
— Если хочешь, я уеду. Сниму квартиру где-нибудь в городе.
— Нет, нет, что ты, — воскликнул Арсений. — Мы так давно друг друга знаем. Между нами не может быть никаких недомолвок, слышишь. Ты… — Он запнулся. — Вы оба всегда можете рассчитывать на меня.
Вадим просиял. Он все же не ошибся в нем.
— Спасибо. Я это знал.
Друзья крепко пожали друг другу руки, а потом и обнялись.
Вадим проснулся, когда утро уж вовсю куролесило за окном. Солнце давно встало и проникло в комнату через полураспахнутые занавески. Один озорной лучик пробрался на кровать и настойчиво щекотал ухо Вадима, словно говоря: «Вставай, соня, не время нынче спать!» Птицы гомонили без умолку в разросшихся кустах шиповника. Их ликующие утренние трели окончательно разбудили его.
Вадим приподнялся на подушке и огляделся. Комната была пуста.
— Маша! — позвал он вполголоса. — Маша!
Но никто не ответил ему. Маша исчезла. Или не была здесь вовсе и ему все пригрезилось? Нет, нет, не может быть! Комната еще полна была ее незримым присутствием. Вадим зарылся лицом в подушку. Она хранила тонкий аромат ее волос. Сердце бешено забилось и ухнуло куда-то вниз.
Она была здесь, с ним. Они любили друг друга, и все было таким простым и ясным. Она пришла, чтобы остаться навсегда. Слова эти не были произнесены, что в них нужды, если так красноречиво говорят глаза, губы, руки.
Почему же она ушла? Одно только мог предположить Вадим. Она решила в последний раз объясниться с отцом и матерью, достучаться до их сердец, сохранить то драгоценное, что их доселе связывало. Милая, бедная, любимая Маша! Как ей трудно сейчас! Как мучительно покидать родимое гнездо, где она столько лет была покойна и счастлива.
Он должен быть с ней. Бог весть, что сейчас делается в Апрелеве. Он явится к ее отцу и попросит ее руки, а там — будь что будет.
Вадим быстро собрался, вскочил в седло и пустил Цезаря в галоп. Он мог бы и не погонять своего вороного. Благородный конь, будто почувствовав настроение хозяина, стрелой несся по знакомой дороге, которую они не раз проезжали вместе. Не прошло и четверти часа, как вдали, за зеленью лип, забелел колоннами господский дом…
На стук копыт из дверей выбежал слуга в потертой ливрее и лаптях. В любой другой момент Вадима позабавил бы подобный контраст, но не теперь.
— Доложи барину, что к нему приехал Вадим Петрович Серебряков по важному делу. Да он дома ли?
— Дома, дома, — залепетал тот, кланяясь. — Сию минуту.
Он принял поводья, привязал Цезаря к коновязи и исчез в доме. Вадим огляделся. Никого больше видно не было. Все вокруг как вымерло. Вадиму вдруг показалось, что в окне второго этажа мелькнуло чье-то бледное лицо, мелькнуло и пропало. Он так и не успел понять, мужчина это или женщина.
Появился давешний слуга.
— Барин просит вас в кабинет.
Вслед за слугой Вадим вступил в просторный холл. Кабинет располагался в левом флигеле. Слуга постучал согнутым пальцем в дверь, распахнул ее перед Вадимом и отступил. Вадим вошел и огляделся.
Комната эта составляла разительный контраст с ослепительным светом сияющего за окнами летнего дня. Потемневшие от времени дубовые панели стен придавали ей мрачный вид. Мебель, бывшая в моде еще во времена Николая I, была сплошь темного дерева. Перед Вадимом была обитель угрюмого, консервативного человека, которой не коснулась изящная женская рука.
Под стать кабинету был и его хозяин, высокий, грузный, с надменно оттопыренной нижней губой. Вадим тщетно искал в его лице черты сходства с Машей, искал и не находил.
— Милостивый госуда-арь! — неприятным, слегка гнусавым голосом протянул он. — Чем обязан?
Когда вошел Вадим, он перебирал у стола какие-то бумаги, да так и остался стоять с листками в руках.
— Павел Петрович, вы, верно, знаете, кто я.
— Не имею чести.
— Вадим Петрович Серебряков, — чуть удивленно отрекомендовался Вадим. — Я приехал просить руки вашей дочери Маши.
— Что-о-о?
Лицо Павла Петровича побагровело, щеки мелко затряслись. От былой надменности не осталось и следа.
— Как посмели вы, сын убийцы, явиться сюда?! — вскричал он в ярости. — Вы соблазнили мою дочь. Осквернили своим мерзким присутствием этот дом. Убирайтесь немедленно, или я…
Щеки Вадима вспыхнули от невиданного оскорбления. Глаза засверкали. Руки непроизвольно сжались в кулаки.
— Вы не имеете права называть убийцею моего отца, — сказал он твердо. — Дуэль не убийство Кроме того, вызов прислал ваш отец.
— Щенок! — завопил Павел Петрович.
Жилы на его шее угрожающе вздулись. Вадиму показалось, что его сейчас хватит удар.
— Щенок! И он еще смеет рассуждать о правах. Вон! Сию минуту вон! Иначе я велю своим людям вышвырнуть вас отсюда.
— Не трудитесь, — ледяным тоном ответил Вадим. Ему стоило неимоверных усилий сдерживать себя. — Я ухожу.
