– Кажется, они издают только поэзию, но я могу познакомить тебя с издателем, – ответил Максим, указав на молодого человека не старше тридцати, оживленно беседующего на другом конце битком набитого зала.
– Это было бы здорово, – сказала Катрин.
– Больших тиражей не обещаю.
– Слушай, ты знаешь, перед какими толпами я привыкла играть? Хорошо если в зале наберется человек тридцать.
– Примерно моя читательская аудитория, – сказал Максим, и они засмеялись, чокнувшись.
– А ты бы продолжал писать стихи, если бы не имел успеха с твоими детективами? – спросила Катрин.
– Конечно. Ты ведь тоже не бросаешь театр, правда?
– Да… но часто хочется. Так часто хочется поставить крест на всех этих чертовых прослушиваниях и… не знаю, открыть кондитерскую и продавать капкейки или еще какую-нибудь никому не нужную фигню в этом роде.
– Никто не любит капкейков, – вмешался Никола.
– Я ненавижу капкейки, – добавила я.
– Я никогда не понимал, кто покупает столько капкейков, если кондитерских такое количество, – внес свою лепту Максим.
– Кончайте поносить мой запасной вариант! – крикнула Катрин, и мы все расхохотались.
– В каком-то смысле, – заметила я, – то, что я пишу для прокорма, мои автобиографии – это как бы литературный эквивалент капкейков. Ничего хорошего, и непонятно, кто это читает, но они продаются.
– Интересно… – протянул Никола. – Может быть, тебе пора перейти на что-нибудь более питательное?
– Тофу? – предложила Катрин.
– Я предпочла бы тартифлет, – возразила я. – Обожа-а-ааю тартифлет. Картошка, вино, сало и сыр. Не изысканно, без претензий, но, черт подери, до чего вкусно.
– Так давай! – сказал Максим. – Напиши тартифлет.
Я улыбнулась ему. Я писала, и даже много, в последние две недели, и уже привычно посылала ему мои тексты. Его комментарии были конструктивными и неизменно обнадеживающими, что начало меня слегка тревожить. Я обвиняла его в пристрастности, он клялся, что «ничего подобного!», и я делала вид, будто верю. У меня получались длинные описания мест и людей, наброски сцен, моментов, но я не рассказывала историй. «Как ты придумываешь истории?» – спрашивала я Максима нарочито наивным тоном, чтобы скрыть истинную наивность моего вопроса. «Рано или поздно они сами приходят», – отвечал он, и я немного сердилась на него, потому что у него все было так просто.
Он предложил мне попробовать себя в новеллах: «Ты отлично улавливаешь настроение, атмосферу… иногда для хорошей новеллы большего и не надо», и я прямо заразилась этой идеей. Но всякий раз, открывая свой компьютер не для того, чтобы писать биографию молодого гаспезианца[68], приехавшего в Монреаль голым и босым для участия в конкурсе песни и ставшего любимцем Квебека, я чувствовала себя как в университете, когда преподаватель литературного творчества дал нам карт-бланш.
И потом – хорошая новелла не имела ничего общего с тартифлетом[69]. Хорошие новеллы – по крайней мере те, что любила я, – были вещицами чеканными, сделанными тщательно и со вниманием к деталям, чего, конечно же, не найти в грубом свинском тартифлете. Я хотела было поделиться этой мыслью с друзьями, но сказала себе, что кулинарная метафора, пожалуй, уже избита и главное, что я проголодалась.
– Пойдем поедим? – предложила я.
– Тартифлет?
– Все равно что… Макс, ты сейчас куда?
Максим, разумеется, шел с группой друзей и коллег в испанский клуб, находившийся через два дома, где подавали национальные блюда в обстановке, которую можно было определить как «непринужденную». «Хотите со мной?» – спросил он. Мы радостно согласились и через пару стаканов сидели в большом зале перед литром красного вина, обещавшим бурный вечерок и тяжкое пробуждение. Максим ходил от стола к столу, а мы пили двенадцатый за вечер аперитив под звуки андалузских мелодий, которые наигрывал на маленькой эстраде беззубый гитарист.
– Ну, – спросил Никола Катрин, – что у тебя за план?
Рядом с нами группа молодых хипстеров, мешая английский с французским, спорила о культурной политике округа. Катрин подозрительно покосилась на них.
– Кэт, – сказала я ей. – Если только твой план не предполагает запрета субсидий на уличное искусство в квадрате, в котором мы находимся, ты вряд ли их заинтересуешь.
Она поморщилась, но все же наклонила голову к нам.
– О’кей, – начала она. – Так вот. – Она выдержала паузу. – Как вы знаете, мне тридцать четыре года. – Снова пауза. Ждала ли она ответа? В сомнении мы с Никола сочли благоразумным кивнуть. – И у меня нет друга, – добавила Катрин и снова остановилась. Пауза затягивалась, и я подбодрила ее новым кивком, но этого оказалось недостаточно. Тогда я толкнула локтем Никола, и тот, словно проснувшись, сказал:
– Да!.. То есть нет! У тебя нет друга! – Удовлетворенная Катрин открыла рот, чтобы продолжить, но тут к нам подсел Максим.
– Нет! – крикнула я одновременно с Никола. Любое вмешательство извне грозило затянуть изложение, а нам уже не терпелось добраться до пунша. Максим поднял брови, полустоя, полусидя, положив руку на пластиковую скатерть.
– Хм…
– Все правильно, – сказала Катрин. – Ты имеешь право услышать. Я излагаю друзьям мой план.
– Какой план? – спросил Максим, в то время как мы с Никола жестами призывали его молчать и только слушать. Но Катрин, всегда великодушная к своей аудитории, начала сначала. «Так вот…» – повторила она и сделала уже предсказуемую паузу. Я вздохнула и налила нам всем по стакану густого вина.
Через десять минут Максим сравнялся с нами, и мы снова остановились на «у меня нет друга». Все подтвердили эту информацию энергичными кивками, я налила еще вина, мы были готовы к продолжению.
– Ну, вот… – протянула Катрин. – Как вы знаете… Во всяком случае, Жен и Нико знают, я никогда не была уверена, что хочу детей.
– О’кей, – кивнул Максим, чье терпение, казалось, не имело границ.
– Типа – да, я бы не прочь, но хочу ли я этого по-настоящему? Не уверена.
Она снова остановилась. Я чуть было не сказала ей, что все это мы знаем с незапамятных времен, но, опасаясь спровоцировать дополнительные подробности, промолчала и только сделала знак официанту, чтобы он принес еще литр вина.
– Потому что, конечно же, есть Ной, который играет огромную роль в моей жизни.
– Конечно, – подтвердил Максим, и я легонько толкнула его локтем. Лучше было ограничиваться кивками и иногда междометиями: любой диалог грозил затянуть процесс.
