— Разве тебе не холодно? — спросила она, зябко передернув плечами.
— Я тепло одета, синьора Джузеппина, — ответила девушка, подчеркивая разницу между практичностью своей собственной одежды и легкомысленным нарядом певицы.
Саулина была укутана в длинный, до самых пят, шерстяной плащ с широким капюшоном красивого жемчужно-серого цвета, подбитый теплым и мягким куньим мехом.
— Такие плащи вот уже несколько лет никто не носит, — ужаснулась Джузеппина, зябко ежась в своей кашемировой шали. — Даже не вздумай надеть его в городе. Теперь в моде вот это, — и она продемонстрировала свою шаль, не спасавшую от холода, зато гревшую ее тщеславие. — Я только что вернулась из Парижа, — доверительно сообщила певица, — и мне известно все о модах нынешнего сезона.
При этом она улыбнулась, втайне надеясь, что ей удалось затронуть тему, способную вывести ее подопечную из равнодушного состояния.
Саулина смерила ее своим строгим взглядом.
— Прошу меня извинить, синьора, — сказала она, — но если мода предписывает смерть от холода, я ни за что не соглашусь ей следовать.
Итак, Джузеппина снова ошиблась.
— Ты хочешь сказать, что только глупцы следуют за модой?
— Я не имею в виду ничего, кроме того, что уже сказала.
Карета время от времени замедляла ход на засыпанных рыхлым снегом или обледеневших участках дороги.
— С такой скоростью мы никогда не доберемся, — пожаловалась Джузеппина.
— С божьей помощью доберемся, — спокойно произнесла Саулина.
Закутанный с головы до ног священник пробирался по протоптанной среди полей дорожке. Следом за ним шел служка, то и дело звонивший в колокольчик. Они несли святые дары, направляясь к крестьянскому дому с курящейся на крыше трубой. Там кто-то умирал. Или уже умер.
Саулина подумала о своей матери.
— Как вы думаете, успеем мы застать ее в живых? — спросила она у своей покровительницы, приведя ее в изумление.
— Я не знаю. Мне известно лишь то, что сказано в записке дона Джузеппе. Но ради тебя я надеюсь, что вам удастся поговорить в последний раз.
Саулина опустила взгляд, потом вскинула свое прекрасное личико, опушенное мехом, на Джузеппину.
— Я даже не знаю, что мне ей сказать.
— Своей матери? — поразилась та.
— Нам почти нечего было сказать друг другу, даже когда мы жили вместе.
Что послышалось при этом в ее голосе? Равнодушие или сожаление? Джузеппина так и не поняла.
— Когда люди близки друг другу, слова не нужны.
— Мы, крестьяне, вообще не привыкли говорить больше, чем нужно, — заметила Саулина. — Нам важны дела, а не слова.
— Но ты уже не крестьянка. И ты сумеешь найти верные слова.
— Ну, если на то пошло, я никогда не была крестьянкой. Вы ведь знаете, что Амброзио Виола мне не настоящий отец. Если бы моей матери хватило смелости последовать за тем цыганом-скоморохом, возможно, я стала бы актрисой. Или танцовщицей. Но, уж конечно, меня бы не было сейчас здесь с вами, в этой карете. Просто моей матери не хватило смелости.
Она ни на минуту не вспомнила о том, что у матери были и другие дети, семья, принципы, требующие уважения. Так уж была создана Саулина: существовала только она и цель, которой она намеревалась достичь. Все остальное не имело значения.
— А тебе хотелось увидеть своего отца-бродягу? Вдруг ты на него похожа? — полюбопытствовала певица.
— Да, мне хотелось его увидеть, особенно когда я была маленькой. Мама говорила, что я в точности на него похожа, если не считать светлых волос. Тогда я смотрелась в воду в ведре или в поилке и видела лицо своего отца. И мне смешно было видеть этого отца с кудряшками и с лицом девчонки.
— А теперь тебе больше не смешно?
— Я вообще больше не смеюсь и не плачу.
— Ты все еще вспоминаешь Гульельмо Галлароли?
Саулина не ответила и переменила разговор.
— Вы больше месяца провели в Париже, — сказала она, — и ни слова не говорите мне о Бонапарте. Я знаю, что он разогнал Директорию и стал первым консулом.
— Я с радостью отмечаю, что благочестивые сестры держат тебя в курсе мировых событий.
— Когда им не удается мне в этом помешать, — уточнила Саулина.
— И когда же, к примеру, такое бывает? — полюбопытствовала певица.
— Когда события наступают прямо на нас.
— Какие события? — спросила Джузеппина, сраженная железной логикой Саулины.
— Сестра Клотильда, — привела пример Саулина, — очень умна и хорошо разбирается в политике. Конечно, она горой стоит за австрийцев, но все-таки понимает, что австрийское владычество в Ломбардии доживает последние недели.
Глядя на свою подопечную, Джузеппина надивиться не могла на ее красоту, а слушая ее речи, поражалась ее трезвому уму. Сколько ни старалась, она не могла примирить в уме образ этой просвещенной молодой дамы с воспоминанием о маленькой безграмотной дикарке, одетой в лохмотья, грязной, с исцарапанными колючей ежевикой руками и ногами, найденной случайно в небольшом селении в нескольких милях от Милана. Из невзрачной бесформенной куколки появилась на свет великолепная бабочка с широкими крыльями и чуткими усиками; никто не смог бы предсказать, куда она улетит.
— Сестра Клотильда всегда была очень внимательна к тебе, — заметила Джузеппина.
— Она понимает, что со мной ей не приходится терять время понапрасну, — с равнодушной гордостью объяснила Саулина.
— Она очень высокого мнения о тебе, — продолжала певица.
— Я была бы лицемеркой, если бы сейчас начала скромничать.
— Но скромность украшает женщин…
— Синьора Грассини, — четко объяснила Саулина, — за четыре года я много думала, прочитала много книг и кое-что усвоила. Некоторые мудрые мысли произвели на меня большое впечатление и остались в моей памяти навек. В особенности одна. Я убедилась, что бессмысленно и невыгодно преуменьшать свою значимость. Это глупо. Только малодушные ценят себя ниже, чем на самом деле стоят. А ханжество никогда не считалось доброде-телью.
Джузеппина сделала вид, что закашлялась, вытащила из ридикюля розовый платочек и, выглянув в окно, убедилась, что снег повалил гуще. На самом деле она пыталась избежать спора, в котором ей не суждено было уцелеть. Язычок, отточенный светской болтовней, не годился для пикировки с беспощадной логикой маленькой дикарки из Корте-Реджины.
— К нам скоро вернутся французы, — сказала Джузеппина после недолгой паузы. — Ты рада?
— Слава богу, — ответила Саулина совершенно равнодушно.
— Что касается первого консула, — кокетливо продолжала оперная дива, — он по-прежнему мой лучший друг. И передает тебе свой самый горячий привет.
