Лорка, Лорка, ну зачем ты сделала это?»
Макс закрыл глаза и увидел Лору - такую, какой запомнил ее в самый первый день их знакомства. Она стояла, сместив всю тяжесть тела на обтянутое джинсами бедро, щурила глаза сквозь упавшую на лицо прядь и улыбалась. И в улыбке этой, наглой и вульгарной, было что-то глубинное, потаенное. В ней была какая-то горькая мудрость, которую Лора, наверно, и сама не сознавала и которую видел он один.
Во всем виноват он один!
Если бы не тот давний случай... И зачем только им понадобились тогда эти девчонки? Покуражиться, показать силу? Если бы он не выпил столько и не начал рассказывать обо всем Генке... Ведь, если верить Генкиному дневнику, именно с этого все началось. Если бы не это, не стала бы Лорка наркоманкой. И была бы сейчас жива!
«Я обречен пережить тебя и затосковать навеки», - снова и снова вспоминал он слова Волшебника из грустной недетской сказки...
Миша сидел один, в самом хвосте, рядом с туалетом. Мимо то и дело деловито сновали страждущие, присаживались, ожидая своей очереди, рядом с ним. Ходили взад-вперед стюардессы, предлагали то напитки, то обед. Он не замечал ничего.
Ему странным образом казалось, что все вокруг перемещается - во времени и в пространстве, и только он остается на месте. Нет, телом-то перемещается, вместе с самолетом, а вот душой... Душой остается в самом начале новорожденного года, в дурацком, нелепо построенном, темном и холодном доме, рядом с трупом человека, который отнял у него самое дорогое. И ему никуда уже оттуда не деться. Никуда и никогда.
Все и всегда считали его слабаком и неудачником. Неудачником, не способным ни на что серьезное. То-то они все удивились, когда он вдруг посмел не простить Лиду. По их мнению, он должен был за здорово живешь скушать все. Кто, спрашивается, всерьез думал, что это он мог убить Генку? Да никто. Хотя и говорили: ах, все хотели и все могли. Мог он зайти через подвальную дверь, потихоньку подняться по лестнице, зайти в Генкину комнату? А потом так же потихоньку спуститься и снова выйти на улицу? Мог, конечно. Допускали эту вероятность? Теоретически - да. А на самом деле? Вот то-то. Кто, спрашивается, написал его имя на этой проклятой бумажке? Известно кто. Он и затеял-то этот спектакль только для того, чтобы узнать, подозревает ли его кто-нибудь. Лидка - не в счет, она написала это назло ему.
К чему ей было подозревать его?
Ведь она и так знала, что это было он.
...Миша вышел из дома и захлебнулся злобным ветром, который дул, казалось, со всех сторон одновременно, выл по ущельям, швырял в лицо пригоршни холодных, острых иголок. Захотелось обратно в тепло - темное, неуютное, но тепло. Он сделал уже несколько шагов по направлению к крыльцу, но что-то удержало его. Что-то словно шептало ему: «Не ходи! Не ходи туда!»
«Надо же посмотреть, в чем дело! - сказал он себе, уже соглашаясь. - Может, просто где-то обрыв?»
Тропинка уже скрылась под снегом. Луч фонарика словно буравил тоннель в сплошной белой стене. То и дело проваливаясь, где по колено, где выше, Миша шел от столба к столбу. Задрав голову, щурясь от летящего в глаза снега, он пытался рассмотреть черную нитку провода. Но все было в порядке.
Значит, обрыв или дальше, или у самого дома, подумал Миша и, ступая в свои же следы, которые ветер буквально забрасывал снегом, медленно поплелся обратно. Он уже хотел вернуться в дом, как вдруг увидел выглядывающую из-за угла деревянную лестницу.
«Плюнь! Не надо!» - снова зашептал все тот же голос, но в нем вдруг проснулось совершенное не свойственное ему упрямство.
Сцепив зубы, Миша выволок лестницу и приставил ее к стене дома в том месте, где провод совершенно деревенским образом подходил к ней. Вскарабкавшись наверх, он тщательно осмотрел место входа. Никаких повреждений.
Он уже хотел спускаться, но нога соскользнула, лестница качнулась. Чтобы удержаться и не загреметь вниз, Мише пришлось вцепиться в ставень ближайшего окна. Невольно он бросил взгляд в комнату и остолбенел.
На столе горела свеча, но Генка загораживал ее. Он стоял, опершись на стол спиной, вцепившись в него двумя руками и откинув назад голову. А перед ним на коленях стояла женщина, и поза ее не оставляла никаких сомнений относительно того, чем она занималась.
Мишу передернуло, и он чуть не упал. Сам он считал себя консерватором, а пресловутую раскованность - элементарной распущенностью. Но любопытство взяло верх. Кто это с Генкой? В комнате было почти темно, и он не мог разглядеть даже фигуры женщины. Лора? Нет, та должна быть выше. Неужели Оксана?!
В этот момент женщина тряхнула головой, откидывая с лица прядь волос, и Миша с ужасом понял, что на коленях перед Генкой стоит никто иной, как его ненаглядная женушка.
На какое-то мгновение, показавшееся ему бесконечным, он словно исчез. Тело перестало чувствовать. Ни ветер, ни пронизывающий до костей холод, ни позу, от которой напряженно сводило мышцы, - ничего. А душа - она словно замерзла, упала и разбилась на мельчайшие осколки, которые разлетелись по всему свету. Он просто стоял на лестнице, уцепившись за ставень, и смотрел, не испытывая никаких чувств.
Наконец Генка хрипло застонал и оттолкнул Лиду, которая чуть не упала.
- Может, все-таки отдашь? - глядя в пол, спросила она, пока Генка приводил себя в порядок.
- Размечталась! - грубо засмеялся тот. - Рановастенько!
- Слушай, ты! - голос Лиды истерично задрожал.
- Что «я»? - передразнил ее Генка. - Я - это я. А ты - просто дешевая потаскушка. Я тебя не звал. Сама пришла и предложилась.
- Можно подумать, ты этого не хотел!
- Я?! - Генка уже не смеялся, он хохотал, преувеличенно держась за живот. - Да кому ты нужна! С тебя толку, как с кота на пашне. У вас, милочка, о себе несколько преувеличенное мнение. Резиновая Зина по сравнению с тобой - просто нимфоманка, - и он начал тихонько напевать: - Резиновую Зину купили в магазине, резиновую Зину в машине привезли... Тем более не бывает некрасивых резиновых женщин, а бывают слабые легкие, - добавил Генка, - а вот некоторых нерезиновых - как ни дуй, они только пердеть будут.
Тут Миша неловко пошевелился, рука уперлась в раму, и окно со скрипом распахнулось.
- Ку-ку! - сказал Генка. - Очень вовремя.
Не говоря ни слова, Миша перелез через подоконник и спрыгнул в комнату, задев снежную шапку на ставне - она сорвалась прямо на подоконник. Может, он и сказал бы что-нибудь, да горло перехватил тугой горький спазм.
Лида села на кровать и закрыла руками лицо. Генка смотрел ему в глаза и нахально улыбался.
Если бы не эта гадкая, чего-то ждущая улыбочка, Миша, может, и сдержался бы. Она давила и словно гипнотизировала. Он уже хотел въехать кулаком прямо в этот мерзкий, ухмыляющийся рот, но рука вдруг нащупала на тумбочке холодный медный хобот.
