Корделия с мольбой посмотрела на него.
— Инспектор Риверс, это совсем не обязательно… — Она замерла, не зная, какие слова прозвучат наиболее убедительно. — Эта женщина… Это могла быть любая другая женщина.
— Кричавшая «Лжец!» и убивавшая его?
— Но это могла быть его очередная любовница. Наверняка у него было много любовниц.
И наконец она воскликнула:
— Дети этого не вынесут!
— Кто это был, мисс Престон?
— Прошу вас, заклинаю всем святым, разве нельзя оставить все как есть? Я не скажу больше ничего! Почему я должна это делать? Моя жизнь погублена, и ничего нельзя изменить. Но дети… Они не вынесут еще одного испытания.
Ее глаза вспыхнули, когда она обратилась к инспектору.
— Людям не под силу нести такой груз боли, инспектор. Их отец мертв, сестра мертва, они потеряли наследство. Вы собираетесь привлечь еще больше внимания к этому делу, бросая тень на их сестру? Или, возможно, хотите, чтобы мои дети думали, что их воспитывала… убийца? После всего, что им довелось пережить, неужели вы допустите, чтобы они выступили против своей мачехи? Прошу вас, пощадите детей!
Она закрыла глаза и, казалось, на мгновение покинула эту комнату. Потом открыла глаза.
— Инспектор Риверс, лорд Морган Эллис сказал всем, что я умерла.
Неохотно, перейдя на шепот, она снова сказала (инспектор мог бы поклясться, что она говорила о леди Розамунд Эллис):
— Людям не под силу нести такой груз боли.
В холодной комнате повисла тишина.
— Лорд Морган Эллис причинил много боли людям, которые любили его, — бесстрастно отозвался месье Роланд, но, возможно, он тоже молил инспектора о пощаде.
Инспектор сидел, выпрямившись, его усталое морщинистое лицо казалось лишенным всякого выражения.
— Я поговорю с мистером Танксом, — проговорил он. — Я, безусловно, передам ему этот разговор. Вы должны понять меня, мисс Престон. Вас еще не освободили от обвинений в убийстве. — Он мог себе только представить, с какими заголовками выйдут утренние газеты. — Но я могу устроить так, чтобы другие свидетели завтра выступили до вас. Будет лучше, если вы не станете слушать показания других свидетелей, а расскажете то, что только что сообщили мне, слово в слово.
— Но только в том случае, если они не станут упоминать имени Манон.
— Они не будут говорить о Манон. Мы знаем, где вы были в тот вечер. — Он говорил жестко и энергично. — Простите меня, мисс Престон, но я детектив. Мне надо знать, что вы видели. Я глубоко сожалею, что вам пришлось столько пережить. Всем теперь будет ясна причина вашего молчания. Но завтра дело должно быть завершено и все узнают правду. — Он повернулся к месье Роланду. — И когда все это станет известно, что бы ни произошло, мисс Престон уже не смогут признать виновной.
— После всего, что было сказано на публике… — бесстрастно заметила мисс Престон.
Инспектор Риверс лишь поклонился и ушел.
— Идите сюда, моя дорогая, — обратился к ней месье Роланд.
Они оба так устали, но испытания еще не закончились. Он поставил ширму у камина с погасшим огнем.
— Сейчас мы вернемся в Блумсбери. Надо быть готовыми к утреннему заседанию. Завтра все закончится.
— Это никогда не закончится, — сказала Корделия. — И вы знаете об этом.
Она не сдвинулась с места, оставшись у холодного темного окна.
— Но у вас есть ваши дети.
Изможденное лицо Корделии выражало одновременно и боль, и счастье.
— Манон покончила с собой.
— В этом нет вашей вины, — мягко заметил он.
Тетя Хестер, ощущение сожаления. Какой-то голос шептал: «Это и твоя вина тоже, Корделия». Она отрешенно взглянула на месье Роланда.
— Манон мертва. Моя репутация испорчена. Я лишилась уважения людей. И, вероятно, я лишилась возможности зарабатывать на жизнь.
Ее лицо по-прежнему выражало страдание. Она сделала над собой усилие. И затем, вопреки своему настроению, вдруг улыбнулась. Улыбка словно осветила ее изнутри.
— Но, похоже, наконец мы нашли и Моргана, и Гвенлиам.
«Со мной мои дети».
Корделия лежала в темноте, не в силах заснуть. Перед ней возникло лицо Манон. Она ощутила, как холодный воздух спальни пробирает ее до костей. Часы на стене отсчитали удары: три. Она увидела лицо Гвенлиам, лицо Моргана… родные любимые лица. Вдруг часы пробили снова: четыре. Когда наступит утро, она вернется на дознание к коронеру. Наверняка сегодня все уже останется позади.
«Со мной мои дети».
Они с Рилли думали, что одержали победу. Пили портвейн, смеялись и щипали себя, не веря, что им удалось проскочить между жерновами жестокой судьбы. Им не удалось перехитрить мир. Они нарушили слишком много правил. И ничто не могло вернуть все назад, в безоблачное прошлое. Корделия снова осознала: ее погубило не то, что она была матерью детей лорда Моргана Эллиса. Ее погубили показания мисс Люсинды Чудл. Она переступила незримую грань, когда произнесла слова, бывшие под строгим запретом. Снова и снова она возвращалась к своим горестям и заботам, ее мысли метались по замкнутому кругу.
С ней были ее дети: двое ее детей.
Она подумала о Манон, в одиночестве терпевшей предсмертные муки, надевшей напоследок свадебный наряд, и слезы покатились у нее из глаз, и она не могла их остановить. «Я так и не поговорила с ней после того утра, когда экипаж унес меня прочь в Лондон. Она не помахала мне тогда рукой, ей так хотелось отправиться в Лондон!» И снова и снова мысли Корделии возвращались к тому, что заботило ее больше всего на свете. Теперь с ней были двое ее любимых детей, и она потеряла возможность обеспечивать их.
Корделия услышала тихий стук в дверь и присела на кровати.
— Да?
Она потянулась к свече. На пороге стояла Гвенлиам.
— Я не знала, спишь ли ты, — застенчиво проговорила девушка.
— О, прошу тебя, заходи, заходи, я не могла уснуть. Иди ко мне скорее, здесь так холодно!
Гвенлиам скользнула к ней под одеяло, и они вспомнили, что так было давным-давно.
— Я не могу спать, — сказала Гвенлиам, — иногда мне кажется, что я утратила эту способность. Я все время вижу Манон. — Ее голос задрожал, но она храбро продолжила: — Я вижу ее, мама, надевающей на себя свадебное платье.
Гвенлиам пыталась сдержать слезы.
— О Гвенни, нам так много пришлось пережить, что мы не имели возможности поговорить о нашем горе.
Она взяла холодную ладонь дочери в свои руки, пытаясь не показывать слез.
— Думаю, что она слышала, как мы с Морганом говорили о тебе.
У Корделии едва не разорвалось сердце от боли и страха: именно этого она и боялась. Она вдруг села на кровати.
