Сестра Спирс увидела оставленный пациентом экземпляр газеты, проходя по приемному покою хирургического отделения. Пробежав текст глазами, первым делом она подумала о своей карьере. Стоило бы навещать миссис Бобер почаще и регулярно проверять ее на пролежни, атрофию мышц и психическое здоровье.
Припарковавшись на Боулинг-Грин-роуд, сестра Спирс посидела в машине, чтобы освежить в памяти историю болезни Евы.
В окно водительской дверцы постучала Сэнди. Одна рука у нее была замурована в гипс. На гипсе не было ни единой подписи. Даже Уильям не пожелал оставить автограф на гипсе.
— Ева больна? — спросила Сэнди.
Сестра Спирс опустила стекло и строго сказала:
— Я не вправе разглашать информацию о пациентах.
Она снова закрыла окно, но Сэнди Лейк, вовсе не устыдившись отповеди, продолжала напирать с вопросами. Сестра Спирс слегка испугалась этой агрессивной дамы в дурацком вязаном колпаке и почувствовала облегчение, увидев полицейского. Она погудела, и констебль Хоук направился к машине.
Шагал он неспешно, демонстрируя степенную серьезность. Полицейский наклонился к водительскому окну, и сестра Спирс попросила проводить ее к дому номер пятнадцать.
Сэнди Лейк потребовала разрешения пойти вместе с сестрой Спирс.
— Вам запрещено подходить к этому дому ближе чем на пятьсот метров, — отрезал констебль Хоук.
— Я скоро уеду еще дальше, — уведомила его Сэнди. — Мы с Уильямом собираемся захватить пустующий дом.
— Возмутительно, — покачала головой сестра Спирс.
— С чего бы? Это мой собственный дом.
Констебль Хоук посмотрел на медсестру и покрутил пальцем у виска.
— Я уже поняла! — рявкнула сестра Спирс.
Наверху, в чернильной темноте спальни. Ева уже почти завершила зарядку, которую помнила еще со школьных уроков физкультуры тридцатипятилетней давности. Ева ненавидела все уроки, связанные с посещением общих душевых. Ее поражало, как некоторые девочки могли стоять там обнаженными и болтать с учительницей физкультуры, мисс Свинни. Ева стеснялась своего полотенца, недостаточно большого, чтобы полностью укутать тело, да к тому же серого и пахнущего плесенью, потому что Ева регулярно забывала взять его домой и постирать.
В 1975 году Руби за завтраком с удовольствием давала дочери уроки хороших манер. Одно из правил гласило, что если в разговоре возникла пауза, то ее необходимо чем-то заполнить.
В двенадцать лет Ева была серьезной девочкой, одержимой стремлением делать все правильно. Однажды, возвращаясь с беговой дорожки школьного стадиона, она поравнялась с мисс Свинни. Ева не знала, как следует поступить: продолжать идти в ногу, обогнать учительницу или отстать. Она бросила взгляд на лицо мисс Свинни. Та выглядела невыносимо грустной, и Ева выпалила:
— Что приготовите на воскресный ужин?
Мисс Свинни слегка удивилась, но ответила:
— Думаю, баранью ногу…
— И сделаете к ней мятный соус? — вежливо поинтересовалась Ева.
— Не сделаю, а куплю! — нахмурилась мисс Свинни.
Повисло долгое молчание, и наконец Ева сказала:
— Вы готовите жареную картошку или пюре?
Мисс Свинни вздохнула и пробубнила:
— И то и другое. — И продолжила: — Разве родители не научили тебя, что весьма невежливо задавать так много личных вопросов?
— Нет, — покачала головой Ева, — не научили.
Мисс Свинни посмотрела на ученицу и отчеканила:
— Говорить можно лишь тогда, когда есть что сказать. А идиотские вопросы о меню моего воскресного ужина недопустимы.
«Буду держать рот на замке, а мысли при себе», — решила тогда Ева.
Даже спустя годы Ева по-прежнему ощущала запах свежескошенной травы, видела солнечные блики на красном кирпиче старого здания школы, а в душе ее саднило унижение, переполнявшее ее, пока она бежала прочь, туда, где никто не увидел бы, как полыхают ее щеки.
Ева закончила зарядку и легла поверх одеяла. Мысли о еде не оставляли ее ни на миг. У ее кормилицы Руби отношения со временем и всегда-то были весьма вольные, а тут и память ее с каждым днем ухудшалась — порой мать забывала даже имя Евы.
Дверь открыл Стэнли, поздоровался с медсестрой и констеблем. Обменявшись с визитерами рукопожатиями, он проводил гостей на кухню и сказал:
— Мне требуется ваше профессиональное мнение.
Заваривая чай, он объяснил:
— Боюсь, состояние Евы ухудшилось. Она умудрилась обаять и склонить на свою сторону Питера, нашего мойщика окон, и он помог ей забаррикадироваться в комнате. Осталась только щель в двери, через которую можно заглянуть внутрь и просунуть тарелку с едой.
Услышав про баррикады, констебль Хоук вмиг осознал всю серьезность происходящего. Наверняка теперь придется вызвать подмогу, и дверь в комнату Евы будут выбивать металлическим тараном.
А сестра Спирс уже видела себя перед медицинским трибуналом. Вот она пытается оправдать свое пренебрежение прикованной к постели пациенткой. Придется все свалить на перегруженность — в рабочий график удавалось втиснуть лишь ограниченное количество уколов и перевязок.
— По возвращении в больницу я немедля извещу врачей, — сказала она громко. — Возможно, стоит вмешаться и прибегнуть к принудительной госпитализации.
— Нет-нет, она не сумасшедшая, — лживо уверил Стэнли. — Ева полностью в своем уме. Утром я имел с ней беседу, передавая вареное яйцо и белый хлеб. Мне она показалась довольной и счастливой.
Сестра Спирс и констебль Хоук обменялись скептическими взглядами. Оставив чай на столе, вся троица поднялась к заколоченной двери.
— Ева, к вам посетители, — сообщил Стэнли. — Сестра Спирс и констебль Хоук.
Ответа не последовало.
— Возможно, она спит, — предположил старик.
— Ну уж нет, — возмутилась сестра Спирс. — Мое время дорого стоит. Миссис Бобер, извольте ответить! — закричала она.
Титания припала губами к щели в двери и прошептала:
— Ева, мне нужно с тобой поговорить.
— Пожалуйста, Титания, — простонала Ева, — мне не интересны твои отношения с моим бывшим мужем.
— Это не о Брайане, — настаивала Титания.
— Ты всегда говоришь о Брайане.
— Послушай, можешь подойти к двери?
— Нет. Я не могу встать с постели.
— Ну пожалуйста, Ева, — взмолилась Титания, — у тебя же есть Белый путь.
— Я им пользуюсь только с одной целью.
У Евы не осталось сил. Последние дни она чувствовала, как жизненная энергия вытекает из нее капля за каплей. Она уже едва поднимала руки и ноги, а пытаясь оторвать голову от подушки, могла удерживать ее лишь несколько секунд и с облегчением роняла обратно.
