Толпа внизу волновалась, кто-то упал на колени, кто-то молча плакал, но все, не сводя глаз, смотрели на спасителя нового мира, только что восставшего из мертвых. Сейчас он принесет первую жертву богам и этим деянием начнет процесс возвращения мира к единству и гармонии, и наступит новая эра мира для всех.
Скэрроу поднялся и шагнул на платформу. «Как хорошо!» — подумал он и улыбнулся, поймав взгляд своего новенького — последнего по счету апостола Эрнана Кортеса. Тот вышел из вестибюля и прислонился к жертвеннику, скрытому от глаз толпы каменной стеной.
Солнечный луч сверкнул на обсидиановом лезвии ножа в руке Кортеса, словно отмечая его власть давать жизнь, взамен отнимая другую.
Но этого ритуала толпа не увидит. Скэрроу специально оговорил в контрактах со средствами массовой информации, что съемок с воздуха не будет.
Для совершения священного ритуала разрисованное черной краской тело Кортеса было скрыто под темной накидкой с капюшоном.
Эрнан Кортес мог послужить прекрасным примером магического дуализма, который всегда завораживал народ Скэрроу — ацтеков.
Свет и тьма, жизнь и смерть, огонь и вода. Кортес некогда уничтожил один могущественный народ. А теперь был готов сделать первый шаг к его возрождению. Ирония ситуации вызвала легкую улыбку Скэрроу. Конец и начало. Самая первая жертва — Прекрасный цветок.
Его затопляли чувства. Аромат курений, вид алтаря и апостола рядом с ним, звук доносящихся снизу молитв, вкус победы — все это возбуждало, не говоря уже о едком дыме заново зажженного Вечного пламени и замечательной жертве — его Прекрасном цветке, его прекрасной шочимики.
Сенека стояла рядом с жертвенным огнем, одетая в простую белую тунику, которую с нее должны были снять, перед тем как положить ее на жертвенный камень. Ее глаза остекленели от наркотика, пряди волос падали на лицо. Ее охраняли: справа и слева стояло по адепту.
— Ты готова, — сказал Скэрроу, и это было утверждение, а не вопрос. — В это утро с тебя начнется новая эра.
Сенека вяло покачала головой.
— Нет. Не делайте этого.
Скэрроу распахнул свое одеяние, поднял лицо к небу и подставил солнцу свою медную кожу, которая в ранних утренних лучах заблестела так же ярко, как его позолоченный нагрудник и набедренная повязка, затканная золотыми нитями. Потом закрыл глаза и произнес:
— О щедрый всеблагой Кетцалькоатль, молю тебя, волей твоей дай людям твоим наслаждаться всеми благами и дарами, что от тебя исходят, желанными и спасительными, несущими радость и утешение. Пусть наши жертвы принесут прощение и пусть вернется мировое согласие.
Он снова запахнул свои одежды и прошел на подиум наверху храма, чтобы обратиться к толпе. Увидев его, люди разразились приветственными криками. Толпа утихла лишь через несколько минут, и он смог заговорить.
Голос его был звучен, он произносил слова с пророческой властностью:
— Вы видели гвозди, что пронзили мою плоть, видели мою кровь, лившуюся на землю. Вы видели мою смерть, и вот теперь вы видите чудо моего воскрешения. Я принес эту жертву вам. Неоспоримое доказательство для тех, кто сомневался. Слушайте мое слово! Впустите мои слова в свое сердце и станьте как птицы небесные. Воссияйте, как звезды на…
Его отвлек какой-то шум, вдруг возникший в прохладном утреннем воздухе. Он не сразу понял, что это за жужжание, сопровождающееся хлопаньем длинных плоских лопастей и хищным воем двигателей.
Он прищурился, но сияние встающего солнца слепило его, и он перевел взгляд на толпу. Люди смотрели на небо, показывали пальцами, явно ничего не понимая. Когда вертолет стал снижаться с явным намерением приземлиться, они бросились врассыпную. Подняв облако пыли, вертолет застыл у подножья Храма мира.
Сотни телекамер переместились с лица Скэрроу на гладкий обтекаемый летательный аппарат, его корпус черного цвета, его острые лопасти, замедляющие движение.
Визг двигателей вонзался Скэрроу прямо в мозг. Он переводил глаза с одного громадного экрана на другой, пытаясь понять, кто осмелился нарушить его приказ не вести съемку с воздуха. Кто посмел оскорбить нового спасителя мира?
И он увидел эти слова — серебряными буквами сияющие на черном металле. Два слова, вонзившиеся ему прямо в сердце с той же смертельной силой, как жертвенный нож ацтеков.
Консорциум Гровса.
Спустилась охрана, открылся боковой люк и вышли трое мужчин.
Один был одет ковбоем.
ВОСХОЖДЕНИЕ НА НЕБО
2012, древний город Теотиуакан
Билли Гровс закинул голову и устремил взгляд на верхнюю площадку Храма мира. Там стоял Скэрроу, заслоняя глаза рукой, словно пытаясь разглядеть что-то против солнца, бьющего ему в лицо, и серую пыль, поднятую вертолетом.
Мэтт поставил ногу на первую ступеньку лестницы, желая отнести Сенеке серебряный сундучок. Гровс подался вперед, схватил его за руку, потянул к себе.
— Нет.
— Что вы делаете? — резко обернулся Мэтт.
— Отдайте мне.
Эл стал рядом с Мэттом и отвел руку Гровса.
— Отойдите, Гровс. Пусть идет. Если Сенека сможет остановить это безумие, как она вам обещала, мы должны отдать ей этот плат. Если только вы не солгали.
— Я не солгал. Мы с вашей дочерью заключили сделку. Она хотела, чтобы я связался с вами, и я связался. Она хотела, чтобы ее отец пришел ее вызволить, и я обеспечил это. — Гровс запнулся и с безмолвной мольбой посмотрел в глаза сначала Элу, потом Мэтту. — Но позвольте мне сейчас взять сундучок. Как я смотрю на вас, я хочу посмотреть в глаза Скэрроу, и пусть он заглянет мне в душу. Пусть увидит все, что в ней копилось день за днем. Самое мое горячее желание — наконец освободиться. Пусть увидит мои мучения и поймет, что я готов на все, чтобы их прекратить. Позвольте мне отнести ей сундучок. Я заслужил это право.
Мэтт передал реликварий Гровсу.
— Заслужили.
Взяв сундучок так бережно, словно это была хрупкая драгоценность, которую он боялся повредить, Гровс прижал его к груди.
— Спасибо, — прошептал он и начал свой путь наверх.
Он пришел сюда без парика, без фальшивой бороды, без грима. Он — Билли Гровс, простой ковбой. Он хотел уйти тем мужчиной, каким был до начала этого кошмара. Годы неправильного питания и отсутствия физической активности давали себя знать — каждое сгибание колен причиняло ему жуткую боль, отзывавшуюся по всему позвоночнику. Ступни внутри сапог свело судорогой, бедра под джинсами ныли. Пройдя с десяток шагов, он стал задыхаться; сердце бешеной барабанной дробью билось о ребра. Но он продолжал идти, то и дело останавливаясь отдохнуть и взглянуть на растерянное лицо Хавьера Скэрроу — императора Монтесумы Второго.
Если Сенека пресечет чудовищный замысел Скэрроу, а заодно и его, Гровса, жалкое существование, — а он верил тому, что она сказала о повелении ангела святой Веронике — то совершенно неважно, как он борется за каждый глоток воздуха и как болит его тело. В конце концов, как бы оно ни болело, боль его не убьет. Он принесет ей этот плат, и он готов принять то, что случится потом.
