— Майра, — я подавил в себе естественное желание обнять ее, — я хочу, чтобы ты записала меня.
Она удивленно склонила голову:
— Что?
— Ты же «скрытый наблюдатель», а мне очень-очень нужно, чтобы меня заметили. Пожалуйста, я прошу тебя. Мы нужны друг другу.
Майра покачала головой:
— Все же ты серьезно болен на голову.
— А ты? Ползаешь тут, хватаешься за одно, за другое, боишься слов, пробуешь на вкус камни, чудишь, а все для того, чтобы понять очевидное… И после этого называешь меня сумасшедшим? Слушай, мы, чокнутые, должны помогать друг другу, только мы сами и знаем, как. Мой номер: БОП три-три-три. Запиши его. А я обязательно включу радио.
Она пожала плечами, закутанными в одеяло:
— Не могу. У меня и телефона-то здесь нет. К тому же я больше не работаю на радио.
— Майра, до чего же буквально ты все понимаешь! Мне кажется, от этого все твои беды. А может, и мои тоже. А может, все вообще совсем не так. Впрочем, не знаю.
Я подобрал полено и протянул ей:
— Вот тебе телефон. Не нравится, возьми вон тот камень. Или свою руку, с которой глаз не сводишь, — у тебя получится. А можешь обойтись и без них, без всяких там слов и тем более смыслов — достаточно одного воображения.
— Так только хуже станет.
Прозвучавшая в ее голосе тотальная обреченность лишь придала мне решимости. Я задумал пойти другим путем:
— Ты замечала здесь воронов?
— Ну да, — вопрос ее озадачил.
— Помнишь, я рассказывал тебе о парне, который поставил запись с мчащимся поездом? О Джошуа Спрингфилде? Так вот, когда Джошуа был еще карапузом, он услышал ворона, который, пролетая, кричал: «Каррабль!» Джошуа не сомневался, что это ворон Ноя, которого отправили на поиски суши, тот самый ворон, который так и не вернулся. Джошуа вообразил, что птица до сих пор ищет ковчег. И знаешь, что сделал? Отправился на задний двор и построил его — чтобы ворону было куда приземлиться. А потом отказался покидать ковчег, не захотел оставлять дежурство. В конце концов родители отвели его к врачу. Ну и как, хуже ему стало от этого?
— Я не Джошуа, — возразила Майра с вызовом в голосе.
— Конечно, нет. Да и я не Джошуа. Даже Джошуа знает, что он не Джошуа. Мы — вороны. Потому и строим ковчеги.
— Видно, я слишком глупа, чтобы понять. Видишь ли, Джордж, для меня все это пустые слова, не больше.
Душа появилась рядом с девушкой и утешительно так посмотрела на нее:
— Ну-ну, не расстраивайся, — сказала она Майре, — этот вон тоже ни хрена не понимает.
— Ты слышала? — вскричал я.
— Нет, — Майра даже вздрогнула. — А что такое?
— Да вот, душа. Прямо рядом с тобой. Сказала, что я, мол, тоже ничего не понимаю, так что тебе не из-за чего расстраиваться.
— Джордж, — душа заговорила с явным раздражением, — оставь ее в покое. Она наверняка знает, что с ней не так и как с этим справиться, чего не скажешь о тебе. И у нее есть дела поважнее, чем слушать твою болтовню. Она весьма мудро поступила, дважды попросив тебя уйти, так что будь добр. Если уж неймется потешить свое самомнение и обратить кого-нибудь в веру, можешь обрушиться со своими сумасшедшими идеями на меня.
Я повторил сказанное душой слово в слово — Майра только кивнула, уж не знаю, в знак согласия или от ужаса. Душа, исключительно недовольная моим цитированием, исчезла. Я помолчал, ожидая, что Майра заговорит. Но она так и не произнесла ни звука. Тогда я сказал:
— Похоже, мы с душой достигли согласия в одном — что придурку этому, то есть мне, самое время убраться. Именно это я и сделаю. Уже вечер — пора вернуться к своим делам. Приятно было поболтать с тобой, Майра, твоя вера придала мне сил. Прости, что поучал, в то время как должен был слушать, — это один из моих самых серьезных недостатков.
Потом тепло улыбнулся ей:
— Пожалуйста, прими этот скромный подарок, ради которого я бесстрашно переплыл реку — один из двух даров, которые я собираюсь преподнести сегодня.
Подняв с земли банку «Божественных конфет», я с легким поклоном преподнес ее Майре:
— Тут конфеты, дорогая моя Майра.
Майра улыбнулась, обеими руками принимая подарок:
— Спасибо!
Я чуть было не заплакал, увидев ее улыбку.
— Майра, какая у тебя чудесная улыбка! При иных обстоятельствах я бы остался подольше и влюбился в тебя.
Потом показал на банку:
— Надеюсь, ты любишь конфеты? Отличный десерт к супу из веточек, моховому салату и сучьям в ивовом соусе.
Я ее совсем вогнал в краску. Ища спасения, она посмотрела на банку:
— Знаешь, очень похоже на штуковину из магазина розыгрышей — там еще что-то выпрыгивает.
— «Хорош тот розыгрыш, который вызывает у вас смех», — процитировал я. — В юморе вне всяких сомнений есть и сладость, и питательность, но в подобной ситуации это было бы дурным вкусом, согласись?
Прежде чем она ответила, я ушел, поблагодарив ее за гостеприимство в такой прохладный вечер.
— Удачи, Джордж, — пожелала она мне. — Нет, в самом деле.
— Так я тебе и поверил — ты же ненастоящая!
Она снова улыбнулась:
— Может быть. Но ты стоишь того, чтобы сделать над собой усилие.
— Тогда объяви мой номер.
Я помахал ей и скрылся в темной чаще ивняка. Улыбка Майры меня покорила, но я хотел услышать ее смех.
Отойдя футов на сорок, я услышал упруго рассекающее воздух «вш-ш-ш» — развернулась змея — и затем пронзительный визг. Последовал слабый, глухой удар — шмяк! — сопровождаемый взметнувшимся пламенем, таким высоким, что языки его осветили мельчайшие жилки на листьях: видимо, змея прыгнула в костер. Когда пламя угасло, Майра засмеялась — поначалу тихонько, потом во всю силу, складываясь пополам: смех отскакивал от каменистых берегов реки и уплывал вниз по течению.
Я обернулся и, сложив ладони рупором, крикнул:
— Вот именно, дурочка, смейся!
— Господи, Джордж, ты безнадежен, — сказала душа у меня за плечом.
— Правда? А мне кажется, я прямо-таки переполнен надеждой.
Я вышел из ивняка и оказался на берегу реки.
— Как ты думаешь, можно считать меня одним из воронов, а?
Но ответа не последовало. Хотя в такой темноте невозможно было что-то разобрать, я понял, что душа снова исчезла.
— Ну что ж, душа, гляди — сейчас перелечу через реку, не замочив и мизинца.
Я изо всех сил сосредоточился, пытаясь сделать так, чтобы смех Майры придал моим костям легкость и покрыл тело перьями, а потом ринулся к реке, размахивая руками и подпрыгивая. Пролетев семь или восемь футов, я шлепнулся животом в ледяную реку. Отчаянно молотя по воде, я доплыл аж до середины, прежде чем снова смог дышать. Течение показалось мне сильнее, чем в первый раз, но плыть без тяжелого подарка было легче.
