47
Сочи, аэропорт
Рейс 3314 Сочи — Самара откладывали на сорок минут. Радзянский и Лена стояли прямо на летном поле, под окном служебного помещения. Из окна за ними наблюдали внимательные глаза начальника службы безопасности аэропорта Валентина Игнатьева. «За сутки две необычные просьбы — не многовато ли?» — спрашивал он сам себя. Отказать Усачеву не мог — особенно во второй раз, поскольку история с Львом Радзянским по всем канонам претендовала на увлекательный детектив. Пока он не знает сути, но тем интереснее, так как Паша Усачев просто обязан рассказать все — от начала и до конца.
Радзянский предложил за помощь приличную сумму, но Игнатьев отказался, улыбнувшись:
— Я не вам оказываю услугу, а Павлу. Между собой мы разберемся. — Но все же не утерпел, поскольку этот вопрос не давал ему покоя. Валентин понимал, что заглядывает в конец книги, однако спросил: — Мы с вами коллеги?
— До некоторой степени. Я был заместителем командира в «Набате».
Игнатьев от удивления присвистнул. «Набат»! Легендарный «Набат»! И понял, что дальнейшие расспросы ни к чему не приведут. А самому, кроме свиста, есть чем удивить и «набатовца». Усачев попросил задержать Радзянского, если тот передумает лететь в Москву, до его личного прибытия.
И еще один вопрос, даже не для себя, а для командира лайнера «Ту-154», вылетающего рейсом Сочи — Самара. Командир откликнулся на просьбу начальника службы безопасности аэропорта взять пассажира без паспорта, но для страховки попросил фамилию.
— Лев Платонович, ваша спутница...
— Она моя дочь.
— Отлично! — Игнатьев передал командиру, а тот черкнул в записной книжке: «Елена Львовна Радзянская».
Рейс тем временем отложили. Игнатьев уже полчаса наблюдает за отцом и дочерью, которые в основном молчали, словно прощались. Вообще-то так и было: девушка летела в Самару, а Радзянский в Москву. Но что-то в их поведении настораживало Игнатьева, заставляя хмурить лоб. Они, словно стесняясь, предпочитали подолгу не смотреть друг другу в глаза. Радзянский много курил, его дочь взяла сигарету только один раз.
Наконец объявили посадку, пассажиры поспешили к автобусу, который с открытыми дверями уже давно стоял у здания аэровокзала.
— Не знаю, как тебя называть... — Лена двумя руками держала руку отца и смотрела только на нее, крепкую, знакомую и нет.
— Никак не называй.
— Мы увидимся? — В ее голосе никакой надежды. Так же, как и в его категоричном ответе:
— Нет.
— Я хочу, чтобы ты знал... — Взгляд на пассажиров, которые уже заняли места в автобусе, и на человека в черной униформе, вставшего в десятке метров от них и поглядывающего на часы. — Не знаю, как сказать... Одним словом... я ни о чем не жалею. Понимаешь, что я имею в виду? Ты можешь назвать меня дурой, но я не жалею, что между нами было.
«Я тоже».
Лев прикрыл глаза. Она отвечала на его мысли, которые любому другому показались бы больными. Но он не мог отделаться от них. Реальность и знание, между ними — пропасть. Может, когда-нибудь Лев преодолеет эту преграду, но не сейчас, когда сердцу невыносимо больно.
Клеймо на его роду, клеймо на его имени, которое не в силах произнести близкий тебе человек. Будь трижды проклято это имя!
Лев едва сдерживал слезы, провожая глазами дочь. Себе он врать не мог: ее он видит в последний раз.
— Лев Платонович...
Араб обернулся на голос.
— Ваш рейс через двадцать минут.
— Да, я знаю, — кивнул Радзянский, тут же отворачиваясь от Игнатьева. От автобуса, подкатившего к трапу, к самолету спешили пассажиры. Чуть дольше других возле стюардессы задержалась Лена. Она указала на дверь лайнера, бортпроводница кивнула и пропустила ее в салон.