Он поставил поднос на кухонный стол и поспешил в церковный зал, где уже сидел на скамье отец Батлер, а чуть подальше — Кэролин, которая делала вид, что читает молитвенник. Энн стояла у алтарной балюстрады, подняв лицо к распятию над дарохранительницей. Наклонно подвешенное на оттяжках из проволоки, распятие напоминало огромную хищную птицу, готовую камнем упасть вниз. Плачевное состояние церкви вызывало у отца Коллинза чувство вины, ему казалось, что ее неухоженный вид бросает тень на его отношение к своим обязанностям. Скамьи в церковном зале за годы службы покрылись рубцами и шрамами, доски для коленопреклонения осели и покосились. Не менее прискорбно выглядела алтарная балюстрада, а трубы органа, помятые и потускневшие, явно нуждались в чистке. Крыша протекала, поэтому на полу стояли ведра, и стук падающих с потолка капель мешал богослужениям. Нередко во время мессы отец Коллинз вздрагивал от звуков капающей воды. Плюх, плюх, плюх, плюх… Во время созерцательной молитвы слышалось, как этот звук эхом отдается от стен.
Энн опустилась на колени и вытащила четки.
— Здесь очень холодный пол, — сказала Кэролин. — Прошу тебя, не стой на коленях.
— Я подстелила одеяло.
— Все равно.
— Я должна преклонить колена.
— Нет, не должна. Ты не обязана это делать. Господь не так глуп. Он сидит на небесах, качает головой и говорит: «Ради чего она уселась на пол?»
— Я отвечу: чтобы прочесть Розарий.
— Я уверена, что Господь с радостью избавит тебя от этой обязанности, чтобы сохранить тебе здоровье. Его действия должны иметь какую-то логику.
— Нет.
— К тому же ты хрипишь.
Энн слабо перекрестилась и, бормоча себе под нос, принялась читать Розарий. Отец Батлер вздохнул и сложил руки на животе. В помещении было заметно, что его лицо покрыто морщинами, а увядшие стариковские губы отдают предательским лиловым оттенком.
— Грибы с псилоцибином, — прошептал отец Батлер.
— Хочу напомнить лишь одно, — сказал отец Коллинз. — Аббат Пейрамаль, приходской священник Лурда, тоже поначалу отнесся к Бернадетте Субиру весьма скептически, но потом стал ее горячим приверженцем.
— Да.
— Поэтому все бывает.
— В принципе да.
— Вы сами отметили, что вопрос неоднозначный. Случай достаточно сложный.
— Да.
Отец Коллинз сложил разбросанные прихожанами молитвенники в аккуратные стопки.
— Думаю, нам не стоит торопиться, — сказал он. — Не следует выносить опрометчивые суждения. Лично мне очень не хочется неосмотрительно поставить свою подпись под тем или иным документом и впоследствии оказаться неправым.
— Понимаю.
— Вы стали весьма немногословны.
— Я сказал все, что считал нужным.
— Не забывайте, что следует проявлять осторожность, — напомнил отец Коллинз.
— Я знаю одно: следует осуществить предписанные процессуальные действия. Особенно, если речь идет об употреблении наркотиков.
Отец Батлер снял очки, положил их на колени и принялся тереть глаза.
— Вас трудно понять, — сказал он. — Неужели вы и вправду думаете, что Церковь поверит девчонке, которая призналась, что употребляла галлюциногены? Которая многократно принимала псилоцибин? Почему, именем Бога, вы ее защищаете?
— У меня нет ответа, — сказал отец Коллинз.
Некоторое время они сидели молча, погрузившись в размышления. В отсутствие разговоров отец Коллинз вспомнил про плесень и подумал, что не хочет стареть. Он сознавал, что он поверхностен и поглощен суетой. Он заметил, что духовидица смолкла, слышалось лишь ее затрудненное хриплое дыхание, сама же она застыла, как монах, впавший в транс. Ему захотелось лечь и хорошенько выспаться, дать отдых своему измученному разуму и изболевшейся душе. Ему хотелось исчезнуть. Погрузиться в забытье.
— Полагаю, — сказал отец Батлер, — на сегодня моя работа закончена. Я отправляюсь спать. Увидимся утром.
Отец Коллинз дал ему ключи от жилого прицепа и своего потрепанного микроавтобуса.
— Мне придется остаться, — сказал он.
— Чувство долга — страшное дело, когда приходит время вздремнуть.
— Устраивайтесь поудобнее. Где лежат полотенца, вы знаете. Будьте как дома.
— Вы очень добры. Душой я с вами.
— Когда будете заводить машину, придавите педаль газа.
— Думаю, мы это переживем. Вы и я.
— Полагаю, да. Рано или поздно.
— Когда-нибудь мы со смехом вспомним эту историю за кружкой пива. Встретимся и осушим вместе по кружке пива. В один прекрасный день.
По проходу к ним подошла Кэролин, потирая поясницу жестом человека, у которого прострел.
— Ладно, — сказала она, — вроде бы с ней все в порядке. Я выйду на стоянку и поговорю с ее почитателями.
— А я иду спать, — сказал отец Батлер. — Жаль терять время.
— Это не потеря времени, — возразила Кэролин. — Она просит Господа смягчить сердца владельцев Компании Стинсона. Вам не мешало бы ей помочь. Позвонить епископу, отправить телеграмму в Ватикан. Быть впереди. Как Моисей.
— Идите, — сказал отец Батлер. — Говорите с вашими почитателями.
— Ее почитателями, — поправила Кэролин. — Ее, а не моими.
Отец Батлер поднялся со скамьи.
— Я уйду через боковую дверь, — сказал он. — Хочу улизнуть незаметно. Я сыт по горло. — Сухо кивнув на прощанье, он отправился на поиски своего пальто.
Отец Коллинз проводил Кэролин к выходу.
— Меня беспокоит здоровье Энн, она так тяжело дышит. Мне кажется, ей нужно показаться врачу, — сказал он.
— Вы очень внимательны. И чрезвычайно заботливы.
— Не понимаю, за что вы меня ненавидите.
— Ненависть — не мое амплуа. Жалко тратить силы. — Кэролин холодно обняла отца Коллинза и вспомнила про поцелуй Иуды Искариота. — Простите, — сказала она, — просто я считаю, что вы слабый человек.
— Так и есть. Вы тоже провидица.
— И по-моему, вы вконец запутались.
— Верно, запутался.
Кэролин застегнула молнию на куртке и сказала:
— Теперь мне нужно выйти на улицу и немного поговорить с этой толпой.
— Я запру за вами дверь.
— А как я попаду назад?
— Я дам вам ключ, — сказал отец Коллинз.
Кэролин взяла ключ, вышла на улицу и стала пробираться через толпу паломников, молитвенно сложив руки. Чувствовалось, что в толпе растет недовольство, она становилась все более воинственной.
— Хвала Господу! — воскликнула Кэролин. — Сейчас наша Энн молится в церкви. Нам придется подождать. Потерпите, друзья мои, как терпел Иисус.
