— Но?
— Но… — вздыхаю я. — Все-таки нужно было понести наказание за свою ошибку.
Шон покончил с мидиями, я успешно расправилась с салатом и встала.
— Хотите познакомиться с моим братом?
Мы влезаем во взятую напрокат машину, совсем маленькую, сидеть в ней приходится, прижимаясь плечом к плечу. У Шона билет на тот же обратный рейс, что и у меня, в понедельник утром, так что…
— Пару дней можно погостить у Деклана и Эйслинг, — предлагаю я.
— Может, стоит сначала позвонить? Сказать, что вы едете не одна?
— Они будут только рады. У них там полно места.
По дороге вспоминаем детство, и я узнаю, что у него есть два брата, что он средний, что братья с семьями живут в Глазго. Родители умерли, сначала мать, потом отец, переживший жену всего на два года…
— Это случилось в девяностые, когда Тони Блэр обещал нам всем райскую жизнь.
Шон прижимается к дверце, а я отчаянно верчу баранку на крутых виражах, которые не заканчиваются уже целую милю.
— А ваши родители живы?
— Отец умер десять лет назад. Мать еще жива, но я с ней стараюсь поменьше общаться. Впрочем, у нее скоро операция, и мне надо будет приехать поухаживать за ней. Да-а, это будет непросто, — вздыхаю я. — Мы с ней не очень ладим.
— Неужели здесь трудно нанять сиделку?
— Нет, конечно, но мать станет капризничать, Эйслинг придется приезжать, утрясать… Познакомитесь с моей золовкой, сами увидите, что мирить и утрясать она умеет, это ее стихия, но не хочется сваливать это на нее. Она недавно родила. У них с братом уже пятый.
Чем ближе подъезжаем к ферме, тем больше я волнуюсь, сижу как на иголках, едва замечаю знакомые места.
— Смотрите, это католическая женская школа, здесь я училась, а вон там магазин, где можно заодно перекусить, вкуснее не кормят во всей Ирландии. А вон под тем деревом я потеряла невинность. Его звали Габриэль, в честь архангела Гавриила.
— Как романтично! — смеется Шон. — Наверное, было очень неудобно.
— Вообще-то, нет, довольно приятно.
Дорога вьется по деревне, и, подъезжая к церкви, я вдруг вижу на тротуаре отца О’Риордана; он стоит, заложив руки за спину, и смотрит по сторонам. Хочется развернуться и удрать, стать невидимкой, но, увы, слишком поздно, он делает шаг вперед, поднимает руку, я жму на тормоза и опускаю стекло.
— Неужели это сама Скарлетт Нотон?
— Да, святой отец. Рада встретить вас, святой отец.
— Издалека приехали, Скарлетт?
— Да, святой отец.
— А на святой мессе мы будем иметь удовольствие вас видеть?
— Думаю, да, святой отец. Но не в этот раз.
— А как поживает ваша матушка?
— Спасибо, хорошо, святой отец.
— Тяжелая женщина, между нами будь сказано. — Он наклоняется, заглядывает в автомобиль, протягивает через меня руку. — Простите, а вы кто будете?
— Шон О’Рейли. Рад познакомиться.
— Доброе ирландское имя.
Вполуха слушаю разговор Шона с отцом О’Риорданом, гляжу вдоль улицы, узнаю знакомые лица, вижу витрины магазинов, которые нисколько не изменились с тех пор, как я уехала отсюда.
— …И прочая чепуховина, — заключает отец О’Риордан и хлопает ладонью по крыше. — Ну, поезжайте и смотрите, в следующий раз погостите подольше.
Не успеваем проехать несколько ярдов, как Шон разражается смехом.
— Чего это он называет вас Скарлетт?
— Меня крестили именем Скарлетт Оливия Нотон, но, приехав в Эдинбург, я предпочла второе имя. Так вот и стала Оливией.
— Здесь вы какая-то совсем другая, — снова смеется он. — Полагаю, мне не будет высочайше позволено называть вас именем Скарлетт?
— Полагаю, что нет, — отвечаю я сухо.
Он хохочет, и в глазах его прыгают чертики.
Выворачиваю на узкую дорожку, она вся в ухабах, и пока мы едем к ферме, расположенной почти в миле от трассы, нас немилосердно трясет и швыряет. Отсюда прекрасно видны освещенные ярким солнцем крыши. Останавливаемся возле дома, племянники и племянницы радостно выбегают навстречу, потом выходит и Эйслинг с новорожденным на руках, мы все обнимаемся, смеемся. Представляю Шона. Мне не терпится увидеть брата. Старший мальчик бежит за ним, мы пока стоим и разговариваем, а я все посматриваю на дом: ну когда же появится Деклан. А вот и он, выходит из-за амбара, слышу свое имя и бегу к нему, словно мне снова тринадцать лет. Он крепко обнимает меня, не отпускает секунд двадцать, я плачу, не могу сдержать слез, потому что очень-очень его люблю.
— Они так привязаны друг к другу, — доносится голос Эйслинг, она обращается к Шону. — Надеюсь, мои дети вырастут такими же дружными.
Вечер проходит в разговорах, воспоминаниях. Потом Деклан показывает Шону ферму, они рассуждают об овощах и урожае, о домашнем скоте и ценах. При первой возможности Эйслинг отводит меня в сторонку.
— А ты у нас темная лошадка. Он прямо вылитый Шон Коннери! И такой приятный акцент. А глаза! — Она подталкиваем меня локтем. — Неужели не видишь?
— Вижу, вижу, еще как.
— Вам вместе стелить?
— Ш-ш-ш! Ты что, нет, конечно.
— Точно?
— Точно. Мы с ним даже не…
— Господи, Скарлетт, ты покраснела!
Дети уложены, мы вчетвером сидим, разговариваем, и мне радостно оттого, что Шон очень понравился брату и его жене, да и они ему тоже, вон с каким удовольствием общаются.
На следующее утро встаю пораньше, надеваю резиновые сапоги невестки и вместе с Декланом обхожу ферму. Он показывает все, что сделал с тех пор, как я в последний раз уехала; я иду рядом, сунув руку в карман его куртки, я так всегда делала. Потом наступает моя очередь рассказывать о том, что случилось в моей жизни за время разлуки; не перебивая, он терпеливо выслушивает все до последней подробности.
— Да-а, Скарлетт… — тянет он. — Такое решение принять непросто… Но думаю, ты все сделала правильно.
Именно за этими его словами я приехала, и на следующий день, когда собираюсь в аэропорт, у меня на душе легко. Детишки обнимаются с Шоном так, будто знают его всю жизнь, и он обещает в следующий раз погостить подольше.
Потом мы с Шоном молча сидим в зале отправления, ну прямо муж и жена, возвращающиеся домой из отпуска. Шон купил в киоске газету «Гарденерс уорлд» и с головой ушел в статью о компосте. Перед вылетом он не суетится, не вышагивает нетерпеливо взад и вперед, как всегда делает Фил, спокойно сидит рядом, и мне с ним тоже очень спокойно и уютно. С трудом сдерживаюсь, чтобы не положить голову ему на плечо, и в душе брезжит робкая надежда, что уж на этот раз в любви мне повезет.
