Валентина надорвала верх конверта. Вытащив договор, она положила бумаги на сиденье рядом с собой, после чего вновь запустила руку в конверт. В нем обнаружился палисандровый футляр, в котором в тот день, когда Штерн явился в ее мастерскую, находился Кодекс.
— Настоящий подарок вы найдете внутри, — уточнил Штерн.
Расстегнув велюровый фермуар, Валентина приподняла крышку. Футляр содержал в себе небольшую книжечку, на потемневшем от времени переплете которой не было никакой надписи. Дрожащей рукой она перевернула обложку.
Первые страницы были покрыты мелким текстом, написанным темными чернилами, местами немного выцветшими, но вполне разборчивыми. Изложенный примитивной готической латынью, текст занимал всю поверхность листа, нигде не делясь на абзацы. Бросалось в глаза и отсутствие на страницах полей.
— Советую вам сразу же перейти к колофону, — сказал Штерн.
Молодая женщина одну за другой начала переворачивать страницы, пока наконец не дошла до имени автора, которое было указано в конце рукописи. Разобрать его оказалось не сложно.
— Климент, — прочла она вслух.
За подписью папы следовала дата — 5 марта 1267 года.
Валентина почувствовала, что у нее пересохло в горле.
— Эта рукопись как-то связана с Вазалисом?
На устах Штерна заиграла лукавая улыбка.
— Несмотря на вашу дружбу с Вермеером у вас напрочь отсутствует воображение, моя дорогая. Эта книжечка и есть Вазалис.
Валентина смерила старика ничего не понимающим взглядом.
— Как это?
— Что вам известно о Вильгельме Мербеке?
Это имя встречалось Валентине в досье на Вазалиса, присланном ей Вермеером.
— Если не ошибаюсь, он был ученым, одним из первых переводчиков Аристотеля.
— И, кроме того, доверенным лицом Климента IV. Тем, с кем папа делился всеми своими тайнами и кому, в случае необходимости, поручал свои секретные миссии.
Он сделал паузу, словно ожидал от Валентины какой-то реакции, но ее не последовало. Реставратор не могла оторвать глаз от подписи папы.
— Нора ведь рассказывала вам о моем пристрастии к древним книгам?
Сбитая с толку столь резкой переменой темы, Валентина отложила рукопись в сторону и повернулась к торговцу.
— Эту любовь я унаследовал от моего деда, — продолжал Штерн. — Именно он начал собирать ту коллекцию, которую вы видели в моей библиотеке. В 1912 году ему удалось заполучить авторский экземпляр переведенных Мербеке с латыни «Начал теологии» Прокла. Во время реставрации тома дед обнаружил внутри переплета эту самую книжицу. В ней содержатся секретные распоряжения, отданные Мербеке Климентом IV в отношении Вазалиса. Статья Хайберга вышла немногим позднее. Вазалис тогда еще не был столь популярным.
— Значит, теория Хьюго была верна… Климент избавился от Вазалиса и приказал Мербеке изъять все экземпляры «De forma mundi». Это так?
Штерн покачал головой.
— Отнюдь. Климент попросил Мербеке не уничтожить следы существования Вазалиса, а, напротив, помочь тому появиться из безвестности. Климент и Мербеке выдумали этого персонажа.
— Ничего не понимаю, — призналась Валентина, совершенно запутавшись в объяснениях Штерна. — По словам Хьюго, Климент сделал все для того, чтобы о Вазалисе вскоре никто и не вспомнил. То, о чем вы говорите, лишено всякого смысла.
— Только не для того, кто хорошо знает, каким человеком был папа. Климент оказался на папском престоле лишь благодаря счастливому стечению обстоятельств. Он показал себя компетентным и честным понтификом, но быстро столкнулся с враждебностью со стороны некоторых членов курии. Следует сказать, что Климент совершенно не соответствовал папским канонам: мало того, что был французом и вдовцом, так еще и изучал право в Сорбонне, что лишало окружавших папу богословов даже малейшей возможности диктовать ему правила поведения на троне.
В досье Вермеера Валентина читала, что после избрания Климент был вынужден добираться до Витербе, где тогда размещался папский двор, в монашеских одеждах. Не прими папа подобной меры предосторожности, вероятно, живым бы он туда никогда не попал.
— Будучи ярым приверженцем учения Аристотеля, — продолжал Штерн, — Климент собрал вокруг себя основных распространителей этого учения. Так, Мербеке несколькими годами ранее, по просьбе Фомы Аквинского, с которым Климент дружил еще со времен Сорбонны, перевел аристотелеву «Политику». Именно Фома являлся главной мишенью консервативных теологов, которые и слышать ничего не желали об Аристотеле, а самого Фому Аквинского открыто называли еретиком. Став папой, Климент попытался защитить друга от этих нападок, призвав Фому к себе в Витербе, но гнев его врагов оттого лишь усилился.
Наконец-то за всеми этими элементами начала проступать некая логика.
— Климент попал меж двух огней, — воскликнула она. — Он не хотел жертвовать Фомой Аквинским, но и не мог больше отталкивать от себя членов курии.
Штерн кивнул.
— Чтобы отвлечь от Фомы внимание богословов, он попросил Мербеке подкинуть им еще более толстую кость. Так и родился Вазалис. Мербеке сделал его автором объявленного возмутительным трактата — «De forma mundi». Тот факт, что никто этот трактат не читал и о человеке, его написавшем, никогда не слышал, ничего не менял. Под предлогом уничтожения этого скандального труда Вазалиса, папа разослал по всей Европе людей, которым было поручено распространять экземпляры «De forma mundi». To, конечно же, была фальшивка, написанная Мербеке.
— Значит, Метохионский кодекс — тоже подделка?
— Разумеется. Теперь оставалось лишь нанести финальный мазок: с помпой казнить Вазалиса или, если верить содержащимся в книжице инструкциям, некого безымянного узника, на протяжении долгих лет гнившего в одной из папских темниц. Угрозы Климента против тех, кому бы вздумалось вспомнить о Вазалисе, помогли этому персонажу принять еще более реальные очертания. Если уж сам папа опасался его до такой степени, кому бы пришло в голову, что такого человека никогда не существовало.
— А что стало с Фомой Аквинским?
— На какое-то время гонения на него прекратились, и в 1268 году он даже вернулся на свою кафедру в Сорбонну, но, к несчастью, через несколько месяцев Климент умер, и с 1270 года факультет гуманитарных наук начал подвергаться жесточайшим репрессиям со стороны Этьена Тампье, тогдашнего епископа Парижа. Фома предпринял тогда последний маневр. Все свои силы он бросил на то, чтобы сделать из Вазалиса символ отстаиваемой им интеллектуальной свободы. После смерти Фомы Аквинского увековечить этот идеал удалось его последователям.
— Братству Сорбонны! — воскликнула Валентина. — Значит, оно действительно существовало!
— Вероятно, не под этим названием и не в виде организованной группы, но, да, легенда о Вазалисе веками передавалась в недрах университета из поколения в поколение.
