А да Мосто добавил:
— Если кого-то из нас поймают или на кого-то донесут, то будем считать, что разговора этого никогда не было и мы друг с другом не знакомы.
Почти каждый вечер зеркальщик приходил на пьяцца Сан-Марко и заходил в трактир, где раньше музицировала Симонетта. Когда-нибудь, думал Мельцер, она непременно появится. Он не знал, как в таком случае себя вести. Ему казалось, достаточно взглянуть на нее издалека и он будет счастлив.
Неаполитанский певец, занявший место Симонетты, каждый вечер пел одни и те же песни одним и тем же людям, и однажды вечером Мельцер решился и спросил у хозяина, не знает ли он, где теперь прекрасная лютнистка.
Хозяин поинтересовался, почему господину не нравится пение неаполитанца. Мельцер подтвердил, что юноша поет так же хорошо, как и лютнистка, но дело не в пении, а в женщине, которая играет столь прелестно. Тогда хозяин, подмигнув ему, заметил, что понимает суть вопроса, но для господина будет лучше, если он забудет об этой женщине. Она покинула Венецию и скрылась в неизвестном направлении. И кстати, Мельцер не первый, кто интересуется местонахождением Симонетты.
Мельцер рассердился и ушел, обиженный на себя и на свою судьбу. Он проклинал свою гордость, из-за которой не внял просьбам Симонетты, горевал как вдовец, искал утешения в вине, а когда наступило просветление, с головой ушел в работу.
В мастерской работали семь человек, которые уже печатали индульгенции и приобрели при этом немалый опыт, поэтому Мельцер смог посвятить себя производству новых букв. Этот процесс он мог бы повторить даже с закрытыми глазами. Сначала Мельцер вырезал матрицу для каждой буквы: на квадратном кусочке олова при помощи молотка и резца наносил контуры буквы, вдавливал его в глиняную смесь и обжигал полученную матрицу в печи. Из этой матрицы Мельцер мог отлить сколько угодно букв — по крайней мере, теоретически, потому что, как показала практика, почти каждая вторая заливка не держалась в форме, и Мельцеру приходилось разбивать ее.
Ночами Мельцер сидел при свете свечи в лаборатории в поисках решения своей проблемы. В отчаянии он поднес глиняную матрицу к горевшей перед ним свече, так что пустое пространство окрасилось черным цветом, и, о небо, именно этот простой прием подсказал ему решение проблемы. Извлекать буквы из закопченных матриц было гораздо легче.
В отличие от старых букв, которыми Михель печатал индульгенции для да Мосто, новые буквы были более четкими, тонкими и больше напоминали почерк монаха, чем его первые эксперименты с искусственным письмом. Сравнивая шрифты, Мельцер заметил, что некоторых букв не хватало. Он точно знал, что для текста да Мосто он использовал пять «А», двенадцать «О», тринадцать «I» и тридцать две «Е»; но теперь осталось только четыре «А», одиннадцать «О», двенадцать «I» и тридцать одна «Е».
«Али Камал, мерзкий лягушонок!» — пронеслось в голове у Мельцера. На следующий день он отправился к фондако[14]египтянина, находившемуся неподалеку от арсеналов.
Дела Али Камала, казалось, шли хорошо, насколько можно было судить по его внешнему виду. И все же он почувствовал себя не в своей тарелке, когда увидел перед собой зеркальщика: нечистая совесть, очевидно, сильно беспокоила его. Однако египтянин приветливо улыбнулся и сказал:
— Ради бога, неужели у вас снова что-то украли, мастер Мельцер?
— Не стану долго болтать, — ответил Мельцер, оттесняя Али в глубь дома. Со дня их последней встречи там стало еще больше различного багажа. — Ты обокрал меня, египтянин. Ты подлый вор, и я заявлю на тебя капитану Пигафетте.
— Я вас обокрал? Кажется, вы плохо спали, господин Мельцер, — едко сказал Али Камал. — Вы же знаете, я всегда был вашим другом. Разве вы не пользовались неоднократно моими услугами?
— Конечно, — ответил Мельцер, — а еще ты меня неоднократно обманывал.
И тут же добавил:
— Где мои буквы, египтянин?
— Буквы? — Али притворился, что ничего не понимает. — Не знаю, о чем вы, мастер Мельцер. Я вернул вам ваши буквы.
Мельцеру не понравилась непривычная наглость, с которой отвечал ему египтянин. Зеркальщик не дал себя запутать и ответил:
— Ты похитил у меня три дюжины букв, которые я дал тебе на сохранение. Где они?
— Мастер Мельцер, — уверенно начал Али, — да вы же знаете, что я даже не владею вашим письмом, зачем мне, Али Камалу из Булака, нужны ваши латинские буквы?
— Тебе не нужны, египтянин; но в Венеции наверняка есть много людей, которые заплатили бы за это немалые деньги. Так что не виляй. Где буквы? Или ты их продал?
Али Камал пожал плечами, хлопнул себя ладонями по бедрам и продолжал повторять:
— Мастер Мельцер, поверьте, я действительно не знаю…
Мельцер вскипел от ярости. Египтянин притворялся, что ничего не знает, и это привело зеркальщика в неистовство. Не помня себя, он схватил горящую масляную лампу, висевшую на одной из балок, и с угрожающим видом поднес ее к стопке тюков с тканью.
— Да вы с ума сошли! — закричал Али изо всех сил. — Вы подожжете мой дом!
Пламя могло перекинуться на тюки в любую минуту, но Мельцер произнес с наигранным спокойствием:
— Я хочу всего лишь освежить твою память!
И увидев, что Али по-прежнему продолжает упорно молчать, поднес лампу к тюкам. Едкий дым тут же заполнил всю комнату.
Али прыгнул, бросился на дымящиеся тюки и стал голыми руками тушить тлеющую ткань.
— Вы с ума сошли! Да, я украл эти буквы! Боже мой, мне предложили за них столько денег, к тому же я думал, что вы ничего не заметите.
— Смотри-ка! — презрительно произнес зеркальщик, вешая лампу обратно на балку. Затем подошел к стоявшему на коленях египтянину и спросил:
— Кто это был? Кто дал тебе деньги?
— Я не могу этого сказать! — закричал Али, едва не ударившись головой об пол. — Мастер Мельцер, прошу вас, не теперь, прошу вас…
— Кто? — зарычал Мельцер, и его голос эхом разнесся по складу. — Кто, я хочу это знать!
— Я!
Резкий голос, раздавшийся из тени, показался Мельцеру знакомым. Повернувшись на звук, зеркальщик увидел перед собой Доменико Лазарини.
Лазарини подошел ближе, и Мельцер увидел, что в правой руке у него блеснул кинжал. Губы Лазарини были сжаты в узкую полоску, взгляд полон ненависти. Подняв кинжал, он остановился невдалеке от Мельцера и повторил:
— Это был я. Я подкупил египтянина.
Хотя зеркальщик чувствовал, что от испуга по его спине пробежал холодок, он не отступил ни на шаг. Этому человеку терять нечего, подумал Мельцер, он убил Джованелли и способен на все. Главное — не делать необдуманных движений, не говорить ничего лишнего, не выдавать своего страха!
