Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 85
Вид дома, располагавшегося дальше по улице и принадлежавшего Йуну Ваттену, тоже наводил на мрачные мысли. Когда Синсакер свернул к себе на задний двор и закрыл за собой сначала подъезд, а потом квартиру, у него уже созрел план: оставить селедку в покое и забраться в постель, поставив на ночной столик бутылку аквавита, а в магнитофон — какой-нибудь сентиментальный фильм.
Его план с треском провалился.
Когда Фелиция услышала поворачивающийся в замке ключ, ею овладела паника. На нее снова накатила тошнота, как всегда, когда она делала какую-нибудь глупость. Разве можно было действовать таким образом? Наверное, она все разрушила еще до начала? Но теперь уже слишком поздно сомневаться. Единственное, что ей остается, — следовать плану. Она прокралась в спальню и улеглась на кровать. Смеясь над собой, расстегнула две верхние пуговицы на блузке. «Ты точно спятила, — сказала она себе. — Что, если не сработает? Нет, должно сработать. Я и так уже почти на четырнадцать лет опоздала».
Увидев Синсакера, входящего в спальню в расстегнутой рубашке и держащего в каждой руке по бутылке аквавита, она поняла: все получится. Это не глупость, а единственно верное решение. Последняя ниточка расследования не подвела — на его лице было написано как раз то, что она так надеялась увидеть.
Зеркало висело у Синсакера за спиной, поэтому со стороны он себя не видел, но не сомневался, все его чувства можно прочитать на лице. Изумление, облегчение и кое-что еще, пережитое в незапамятные времена, но уже забытое.
Она поднялась с кровати, подошла к нему и прикоснулась к его губам указательным пальцем. Забрала у него бутылки и поставила в угол. Раздела его и увела в кровать. Он лег на спину и смотрел, как она раздевается. Наконец остались только черные волосы и белая кожа. Она забралась к нему в кровать и поцеловала в губы. Затем ее губы спустились на плечи и грудь. Долго бродили по животу, пока наконец не добрались до пункта назначения. Он уже был возбужден до предела и кончил слишком быстро.
— Это… это… — бормотал он, запинался и никак не мог подобрать слов.
— Ты понятия не имеешь, что это, — сказала она. — Но однажды я, возможно, тебе расскажу.
Он любовался тем, как она сидит на кровати возле него.
— Надеюсь, что расскажешь.
— А я надеюсь, что у тебя еще осталось немного пороха. Сначала я сделала то, что ДОЛЖНА была сделать. А продолжением будет то, что я сделать ХОЧУ.
— Не забывай, я уже не молод, — заметил он с улыбкой. — Но если мы не будем торопиться, у нас все получится.
Час спустя они сидели в кровати, все еще неодетые, и рассматривали учебник анатомии Грея. Она положила голову ему на плечо, и ее длинные черные волосы окутывали его как плащ. Дыхание ее было спокойным. Когда-нибудь потом она назовет этот истекший час невесомым и скажет, что сила тяжести изменила свою природу. А он лучше всего запомнит свое ощущение — в первый раз ему казалось, будто послеоперационная пустота в голове полностью заросла.
— Ненавижу сериалы про врачей, — сказала она насмешливо.
— Я тоже, — согласился он, — в лучшем смысле слова.
— Джонс дал мне две недели отпуска.
— Отлично. Значит, ты сможешь поехать со мной в Осло. Мне надо на крестины, а тебе определенно стоит получше узнать нашу страну и увидеть что-нибудь еще, кроме Тронхейма.
— Я поеду с тобой. Но мне нравится Тронхейм. Нравится дождь и холодная погода.
— Насколько сильно нравится? — спросил он и почувствовал, как просыпаются и начинают шевелиться мурашки.
— Возможно, настолько сильно, насколько ты надеешься.
Глава тридцать первая
Эрланн, 1555 год
Священник сидел у себя в гостиной и смотрел на расстилающийся перед ним луг. Через луг по тропинке, ведущей к его дому, шла маленькая девочка. Родителей крошки Мари унесла тяжелая болезнь. Они умерли за неделю до того, как священник вернулся, доставив тела фру Ингер и ее дочери. Их корабль потерпел крушение по дороге в Берген. Священник Йоханнес отслужил обе заупокойные службы. Фру Ингер с дочерью хоронили торжественно, в дубовых гробах; церковь, украшенная фамильными щитами, была полна народу. Скромные похороны родителей Мари прошли за пределами церкви. Мари все время плакала. Священник попросил ее попозже к нему зайти: он подумает, что может для нее сделать.
Он сидел и перечитывал свой дневник, для которого сам сделал из телячьей кожи пергамент, а последние страницы — из кожи, что привез с собой из Бергена, где в последний раз виделся с цирюльником. На этом пергаменте ему писалось легче всего. Читая, он то и дело поднимал взгляд и смотрел в раскрытое окно. Мари подходила все ближе. Совсем исхудала, бедная девочка.
Его глаза снова обратились к книге. Им — крови и потрохам — он посвятил последние страницы. На столе рядом с книгой прямо перед ним лежал сверток с ножами.
На внутренней стороне свертка он записал худшие свои мысли. Мысли, от которых ему никак не удавалось отделаться. Он писал о том, как отнимал жизнь, как снимал кожу, как вскрывал нутро и смотрел, что скрывается там. И все-таки это просто мысли. Фантазии, и ничего больше. Он и пальцем никого не тронул. С тех пор как архиепископ направил его сюда, на Фосен, он был добрым пастырем — сначала католиком, потом лютеранином. Перемена веры далась ему легче, чем он думал. В один прекрасный день он понял, религия не самое главное. Люди — вот что важно. Он осознал, что, несмотря на все злоключения, выпавшие ему в жизни, он любит людей. Он не стал таким, как тот. Как цирюльник. Тогда, в Бергене, он сохранил ему жизнь. Только стукнул, чтобы тот потерял сознание, и забрал ножи. Ножи и кожу немецкой ведьмы. Из нее он сделал последние страницы своей книги и на них записал свои самые черные мысли. Ведь они у него были, черные мысли, нечего отпираться. Но, записав, он спас от них остальной мир. Он нашел место, чтобы заточить живущего в нем дьявола. А когда дьявола не оказывалось поблизости, он становился неплохим священником.
Он записал последнее предложение в середине книги, очень далеко от черных страниц. Это было предложение, которое когда-то занесла на бумагу удачливая обезьяна из Александрии, — конечно, если верить на слово его великому учителю из Падуи. Закончив, он взял лист пергамента, тоже сделанный из кожи ведьмы и подходящий не только для записи жестоких фантазий о вивисекции, но и для хранения цирюльниковых ножей. Распятая на бумаге, фантазия оставалась безвредной, а ножами он за прошедшие годы спас немало жизней. Совсем недавно разбушевавшийся приморский бонд у себя в доме насмерть зарубил топором пятерых человек. Четырем другим, которых хозяин просто покалечил, Йоханнес смог сохранить почти все конечности. Пятерых мертвецов похоронили на старом кладбище у церкви. Их могилы стали последними, так как вскоре после того суперинтендент Нидароса решил это кладбище закрыть. О зверских убийствах скоро забыли. О несчастье помнили только те, кто выжил. Не забывали они и о том, как священник Йоханнес своими ножами и иглами спас им и жизни, и руки с ногами, хоть и не все.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 85
