– Бояться не надо, – тихо произнесла Машка. – Он… не плохой, просто устал очень.
И девочка поднялась, протянула руку, осторожно вложила хрупкую свою ладошку в лапищу мертвеца. Закрыла глаза.
Прислушалась.
– Все правильно… они очень старались.
– И… что? – Ниночка хлопнула выцветшими ресницами. Да и вся-то она побелела, побледнела.
– Спешить надо, – столь же серьезно ответила Розочка. – За ним уже идут. А если он спрячется, придется начинать все сначала.
– Не успеет.
Они с Машкой смотрелись друг на друга, друг в друга, одинаковые, словно два отражения одного объекта, притом, что самого объекта Святослав не видел.
Он потряс головой, силясь избавиться от странного этого ощущения неправильности.
– И что… мне делать?!
Ниночка окончательно растерялась.
– Я ведь… я даже не ведьма! Я только учиться начала!
– Ведьму учить – только портить, – мертвец опустился на колени перед девочками. – Вы… расскажите ей, ладно? А то… я ведь и передумать могу.
Они кивнули.
Обе.
Одновременно.
И кажется, не только Святославу это показалось странным.
– Кровь, – сказала Машка.
Или Розочка.
– По капле.
– Смешать.
– Солнца… – Розочка коснулась ладони Калерии. – Песни… и тумана. Радости. Боли. Того, что рассыпано было…
Все-таки Машка. Уши у нее остались человеческие, но почему-то эта деталь норовила ускользнуть. И Святослав даже не сразу понял, почему. А поняв, восхитился. У него бессознательное внушение получаться стало годам этак к пятнадцати.
Талантливая.
Засранка.
Когда все закончится…
– Просто смешай, – Розочка – на сей раз и вправду Розочка – протянула Ниночке мятый листок. – А потом подумай, что хочешь, чтобы он ушел. Только сильно-сильно подумай, ладно?
Ниночка кивнула.
– А… в чем мешать?
Мертвец молча сложил руки лодочкой. Правильно, в чем еще удерживать заговоренную кровь.
– Ты тоже понадобишься, человек, – сказали ему, и от взгляда, в котором читалась плохо сдерживаемая ярость, стало не по себе. – Я… тебя ненавижу.
– За что?
– За то, что ты жив, а я нет… и их тоже. И… держаться с каждым годом все сложнее. Серафима была права, выбор всегда есть, но чаще всего поганый.
Он криво усмехнулся и велел:
– Поспешите.
– И вправду, – Калерия первой протянула руку. – Ингвар… у тебя когти острые.
Коготь осторожно коснулся золотистой кожи запястья. И кровь-то у берегини была не красною, что совсем даже не удивило. Золото – оно всегда золото, даже живое. Кровь эта скатывалась бусинами, которые, сталкиваясь друг с другом, слипались воедино.
У птицы – жемчуг, сизый, беловатый.
Упырь… темная, что деготь, и не слишком-то желает покидать жилы. Она медленно нитью сползает в протянутые руки. Сестры Красновские расстаются с кровью легко, у старшей она, что молочный туман, а у второй будто искрится. Но… это все сила играет.
Оптические иллюзии. Разум на них горазд. И надо бы смахнуть их, убедиться, что любая кровь – это всего-навсего жижа.
Алексей перехватывает руку Антонине, качает головой и тихо произносит:
– Моя чище, сильнее, если уж нужна. А ей и без того досталось.
И мертвец склоняет голову, признавая за ним право замены.
– Погоди, – Святослав останавливает Астру. – Давай я сначала…
Прикосновение когтя почти не ощущается, боль приходит мгновеньем позже, она тягучая, неприятная, да и вовсе ощущение такое, будто не пару капель крови дает, а собственную его, Святослава, силу от сердца тянут.
Твою ж…
Нехорошо ругаться, а не ругаться не выходит. Вот и стискивает зубы до того, что, кажется, трещат.
– Это неприятно, – мертвец смотрит с насмешечкою, и в темных глазах его мелькают искры безумия. Его и вправду надо… выпроводить. Убить такого невозможно, а вот выпроводить, чтобы никто-то, ни Казимир Витольдович, ни прочие, полагающие себя самыми умными, до него не добрались.
Безумие ведь разным бывает.
С него, твари старой, станется притвориться покорным до поры-то до времени…
– Вижу, понимаешь, – мертвец скалится и поворачивается к диве. – Ты… или она.
– Я, – дива смотрит прямо в глаза. – Почему… почему бабушка ничего не сказала? Почему не предупредила, не объяснила…
– Не знаю, – он качает головой. – Честно говоря, я и сам не всегда ее понимал. Ей открывалось и прошлое, и будущее… разное будущее. Много разных будущих. Она и выбирала. Считала… и если ничего не сказала, то, наверное, так было нужно.
– Она… меня любила?
На тонком запястье вспухает алая полоса. И капли катятся в подставленные руки. Быстрые и мелкие, не жемчуг – ртуть, только живая.
– Я могу солгать, но… не знаю.
– Любила, – дива произнесла это уверенно. – Я точно знаю…
…и знала.
Потому что… потому что невозможно иначе. Астра старалась отрешиться от неприятного ощущения уходящей силы.
Она видела нити, что протянулись от каждого из тех, кто сидел в круге, к мертвецу.
…добровольная жертва.
Еще одна страшная сказка ушедшего времени. И надо бы сказать, предупредить, но губы слипаются. И хочется повторять одно и то же:
– Любила.
Ведь иначе зачем?
Не во спасение же мира, в самом-то деле? Что она, одна дива, способна изменить? Ничего-то… а значит…
…было платье, то, невероятно красивое.
И туфельки.
На них же не обязательно было тратиться, а Серафима Казимировна потратилась. Кулек с карамельками, обнаруженный под подушкою. И еловые лапки, которые украшались дождиком.
– Вот увидишь, деточка, все-то будет хорошо, – теплые руки на плечах, теплое одеяло и желание закрыть глаза и никогда-то, ни за что на свете не вылезать из теплой своей норы.
Тихий смех.
Книга.
Сказка… она ведь тоже рассказывала сказки, но свои, про коварных магов и хитроумных ведьм, про мир, что добр ко всем, но не каждый сумеет понять его доброту.
Нити натянулись.
– Пора, – сказал мертвец Ниночке, которая плакала. Сидела и плакала, тихо, без всхлипов, только слезы катились по ее щекам. – Ты той же крови, как та, что привела меня в этот мир.
– Я… боюсь.
