ресторана, но в пылу драки он исчез – не исключено, что его слопал кто-то из рубенсовских адъютантов…
Кларенс еще раз мяукнул, на этот раз обращаясь не к Лотти, а к коробке с тряпьем. Но мяв больше не походил на наждачную бумагу. Теперь он звучал негромко, шепотом, тревожно и почти нежно.
Лотти замерла в нервном ожидании. Что-то должно было произойти прямо сейчас – что-то совершенно невероятное, прямо здесь, в этом грязном дворе, – как награда за целый день перевоплощений…
Кларенс еще раз мяукнул, и газеты зашевелились. Из-под слоев бумаги и старых тряпок на свет показался крохотный нос. Шарлотта несмело подошла ближе, вопросительно глянула на Кларенса, но тот уже не обращал на нее никакого внимания. Следом за первым котенком появились еще двое светло-серых малышей, и он, мурча, принялся их вылизывать…
Лотти отошла от Кларенса и случайно встретилась глазами с одним из котят. Он выполз из газет, тихо мурлыча.
С самого рождения Табита была любопытней и резвей сестер – может быть, именно поэтому она первой вывалилась из ящика прямо под лапы Шарлотты. Не дожидаясь, пока Кларенс оставит Марту и Клару, Лотти взяла Табиту за шкирку и осторожно посадила обратно. Табита мурлыкнула и потянулась к ней. Внимательно посмотрев на Кларенса, Шарлотта повторила его жест и лизнула крохотное ушко…
– Ммяу… мм-мяу… – слабенько пискнула Табита.
Кларенс поднял голову и устало посмотрел на смущенную Шарлотту:
– Мау.
Может быть, это значило: «Оставайся, если хочешь». И, может быть, Лотти бы осталась, если бы ее встревоженная хозяйка в тот же день не расклеила по всему Парижу объявления с фото – о пропаже породистой ласковой кошечки рыжего окраса, с пушистым хвостом и зеленым бантом…
По пути на вечернюю смену одно из этих объявлений прочла и поломойка «Лезомбре». А выйдя во двор дать найденышам молока, она увидела рядом с их приемным папашей ту самую рыжулю, что смотрела с фото на объявлении.
– Ну-ка, милая, позвоню-ка я твоим хозяевам…
Уже к вечеру Шарлотта все-таки попала домой.
* * *
У камина было тепло и спокойно; мерно покачивалась на подвесах мягкая подстилка, в миске исходило паром куриное филе, а за окнами, предвещая промозглую, недобрую ночь, выл вечерний ветер.
– И как ты только выбралась из дома? – вздыхала хозяйка, второй раз за день промокая полотенцем пушистую Шарлоттину шерсть. – Не делай больше так, душечка… Ох, Лотти…
Лотти мурчала, вспоминая минувшие приключения, и наслаждалась сытостью и покоем. Лапы слегка ныли, но это ничего… Это пройдет. Вот только тот черно-белый кот… И маленькие смешные серые котята… Почему же мысли о них никак не утонут в тепле и домашнем уюте?
Скрипнуло окно: в комнате было душно, и хозяйка приоткрыла створку, чтобы слегка проветрить.
Шарлотта подошла к подстилке и осторожно качнула ее лапой. В узкую форточку виднелся кусок темной, блестящей и волнующей ночи. Лотти вновь оглядела привычную комнату, знакомую с самых первых дней… «Мяв», – услышала она как наяву – как будто Кларенс стоял под окном.
Но за стеклом шумел только ветер.
Лотти потерлась о ногу хозяйки и вспрыгнула на подоконник…
Мария Якунина
Васька и Палыч
Кот Васька не спасал брошенных младенцев, согревая их собственным телом, не подбадривал умирающих в хосписе, не совершал марш-бросок в Хабаровск вслед за хозяевами и даже сколько-нибудь примечательной внешностью, которая могла бы сделать из него интернет-героя, не обладал.
Был это в меру толстый, самый обыкновенный рыже-белый кот, обитающий в грязноватой комнате, заваленной деревянными брусками и опилками. Два раза в день в одно и то же время Васька слегка оживлялся и шествовал к железной миске, которую Палыч наполнял густой похлебкой с приличными кусками мяса. Наевшись, Васька обреченно брел к двери: после еды хотелось поспать, но в этом вопросе хозяин был неумолим и в любую погоду выставлял на улицу. Вначале Васька сопротивлялся, но со временем понял, что лучше покинуть дом добровольно, чем под воздействием палычевского тапка. На улице он выполнял все дела, на которые его, собственно, и посылали, и ждал, когда можно будет вернуться к належанному месту за шкафом, куда долетало меньше опилок… Васька уже и не помнил те времена, когда взвизгивания и жужжания палычевских приборов его пугали, перестал обращать на них внимание (как и на птиц, которые когда-то пробуждали в Ваське охотничьи инстинкты, а теперь вызывали только легкое раздражение вечной суетой и трескотней). Впрочем, однажды электропила все же заставила Ваську сменить жизненный темп.
В этот вечер случилось из ряда вон выходящее событие: к Палычу пришел не заказчик (эти оставляли вещи для починки и уходили быстро), а гость. Ваське он сразу не понравился – чем-то напоминал наглых дворовых голубей. Такой же лоснящийся, с маленькими глазками, в серо-синем пиджаке под стать птичьей расцветке. Говорил громко, похлопывал Палыча по плечу, называл стариной и лучшим другом, а распив первую бутылку, принялся сочувствовать его неустроенному бытью. Палыч хмурился, на вопросы не отвечал, как всегда говорил мало, отрывистыми фразами. Пить с «лучшим другом» не захотел, тот набрался в одиночку и сменил лирические отступления на бурное веселье – вскочил на табуретку и стал горланить песни. Табуретка со сломанной ножкой рухнула, и гость все никак не мог подняться, запутавшись в полах пиджака. Ваську, обеспокоенного пропуском ужина, угораздило высунуться в тот момент, когда Палыч вышел покурить на крыльцо, а гость пытался оседлать электропилу. Увидев кота, он пришел в неописуемый восторг и с воплями «закусочка!» принялся гоняться за Васькой по всему дому на четвереньках, умудряясь тащить за собой громоздкий инструмент. Обескураженный внештатной ситуацией, Васька попытался совершить невозможное – запрыгнуть на шкаф, но отсутствие практики помешало спастись. Этот миг мог стать Васькиным звездным часом: осуществи гость свое намерение, и завтрашний выпуск газеты украсил бы своеобразный некролог с криминальным заголовком: «Собутыльник зверски расправился с котом хозяина при помощи электропилы». Но Палыч докурил как раз вовремя – дебошир был с позором вытолкан за дверь. Долго еще колотил в окна, по стенам, швырял камни, матерился, выл, грозился зажарить и кота, и Палыча, потом успокоился, затих, и к утру о нем напоминала только примятая трава у крыльца. Васька демонстративно вырыл ямку на этом месте и на всякий случай больше не показывался из-за шкафа в присутствии других людей.
А пил Палыч один – не было у него никаких собутыльников. Закончив вечернюю работу, долго мыл руки над пожелтевшей от времени и
