Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 104
в окружении эмалированных кружек. Тут же пачка индийской заварки со слоном, общипанная по сторонам белая булка и порубленный наполовину батон копчёной колбасы.
А рядом, будто в насмешку, — сахарница, заполненная доверху ноздреватыми, отдающими в искусственном свете голубизной кубиками рафинада и тарелка с жёлтыми, как запотевшие солнышки, шайбочками сливочного масла.
— А зачем… — ещё не задав вопрос, Яков понял его бессмысленность. И тут же возник другой. — Почему? Почему, Стёпа?
— Кому Стёпа, а тебе, душара, товарищ старший сержант, — Стёпа, похоже, не испытывал никаких неудобств от того, что в одночасье из почти приятеля превратился в конченую сволочь. — Не рубите, да?
Яков посмотрел на Щербилина, стоявшего, как и он сам, у стола по стойке «смирно». Тот покачал головой.
— Неспросясь, поясни, — приказал Блинов.
— До присяги нас бить нельзя, — быстро, словно давно поджидая поручения, отрапортовал третий новобранец, Робертас Амбросас.
Он был большой и толстый и к тому же намного старше всех остальных — не только сопризывников, но и черпаков, и дедушек, и даже дембелей. Литовскому военкому, который выпас его, наверное, полагалась какая-нибудь специальная медаль, потому что загрёб он парня буквально в последнюю минуту: до конца призывного возраста Робертас не докосил всего полгода.
Дома, на медленном балтийском хуторе под янтарными дюнами, по нему скучали жена и ребёнок, а здесь, в далёкой дальневосточной казарме, для упрощения межнационального общения Амбросас был сразу переименован в Неспросяся.
— Почему нельзя?
— До присяги ещё призывник, не рядовой, — ответил он. — Может бежать, будет геморрой, а дедушкам геморрой не надо.
— А сейчас бежать не может? — невесело съязвил Щербилин.
— Сейчас мы уже дух. Если бегаем, то тогда нам дисбат, — пояснил невозмутимый литовец. — Я дисбат в гроб не видел. Мне геморрой не надо. Уже есть теперь.
— Всё ясно? — поинтересовался Блинов.
Яков и Щербила вразнобой кивнули.
— Я спрашиваю, всё понятно? — командир повысил голос, но глаз от столешницы не оторвал.
— Так точно, товарищ младший сержант!
— Кру-гом! В столовую, за продпайком, ша-агом марш!
— Никак нет, товарищ младший сержант. Я не пойду, — тихо ответил Яков.
— Я тоже, — сказал Щербилин. — Никак нет.
— У-у, младший сержант, да у тебя в подразделении дисциплина хромает сразу на две ноги, — констатировал Стёпа. — А у тебя, Кенга, кажется, появилась клиентура.
Деды избегали грязной работы, и лично молодых били только беспредельщики, но таких всегда мало. За остальных руки марали те, кто отслужил по полгода, то есть черпаки. Черпак Шура Кенгурин имел тело бодибилдера и звание кандидата в мастера спорта по спортивной гимнастике, но сейчас в руках у него были не гимнастические кольца, а боксёрские перчатки.
Бил Кенга без злобы, профессионально — по корпусу, чтоб синяков видно не было. И больно, очень больно. После каждого удара Неспросясь помогал Якову с Щербилой подняться и педантично, как продавец иностранного одёжного магазина, расправлял на рейке шинели, которые бунтари через десять секунд снова сгребали в кучу своими телами в бреющем полёте.
В столовую они так и не пошли, хотя оба были на грани потери сознания. И оказалось, правильно сделали, что не пошли: через пару месяцев, даже не дождавшись наступления черпачного возраста, Щербила и Яков сидели за одним столом со Стёпой, Кенгой и остальными.
— Это как на зоне, — ухмыльнулся командир отделения Блинов, который к этому времени уже стал полноценным сержантом. И, поясняя перемену, совершенно спокойно пялился своими голубыми глазами на них, а не в стол. — Пять минут позора, а потом вечный праздник.
— Фи, сержант, не опошляйте процедуру чаепития, — поморщился киевский дедушка Моисей Серебро.
К этому в приёмные часы на КПП выстраивалась очередь из местных девиц. Впоследствии, изрядно раздавшись в талии, некоторые из них получали аудиенцию у замполита и требовали немедленно оформить этому воину краткосрочную увольнительную в загс. Выход в город был пределом мечтаний любого солдата но дедушка Моисей от привилегии отмахивался всеми конечностями, и захомутать его ни одной из девиц так и не удалось. Зато демографическая ситуация в районе, непосредственно прилегающем к гарнизону, вскоре стала предметом зависти окрестных исполкомов. Сыновей и дочерей краснознамённого кастрированного полка, подрастающих в округе, как дрожжевое тесто в духовке, так и называли: серебряное поколение.
— Несвоевременный, но, позволю себе заметить, оправданно скорый переход наших юных коллег из далитов в патриции я бы скорее сравнил с мистической и неповторимой церемонией дефлорации, — сказал Моисей Серебро и хрустко хрямкнул крекером «крикет». — Сначала немножко больно, зато потом как приятно… Неспросясь, голубчик, у меня чай в кружке остыл… Я, что ли, твои обязанности буду исполнять, козлик?
Бедняга Неспросясь так и служил, прислуживая, пока не комиссовался. Не потому комиссовался, что надорвался в ночной каптёрке, и не потому даже, что погубил себе здоровье небритым салом, которое солдатам выдавали в столовой на второе и которое остальные есть отказывались, а он — нет, а потому, что из далёкого неторопливого хутора, прямо из-под золотых столетних сосен, пришла в полк заверенная по всей форме телеграмма: жена Неспросене родила Роберту второго. А мужчина с двумя детьми от службы в армии освобождался автоматически.
Была б их воля, офицеры, конечно, не стали бы отпускать исполнительного и немногословного младшего сержанта, ну да ничего не попишешь, воинский устав и прочие права человека превыше всего, и они нехотя его поздравили и выписали необходимый пакет военно-проездных документов. А полк долго ещё удивлялся особенностям хуторского деторождения: за прошедший год Неспросясь с женой не виделся ни разу.
Для Якова и Щербилы прощание с однополчанином совпало с окончательным переходом в когорту старослужащих и, соответственно, с возвращением лафы, ещё более вольготной, чем та, что предшествовала принятию присяги. Издеваться над щеглами, черпаками и прочими юнцами не хотелось совершенно, а время взывало к убийству. Причём к убийству массовому: покончить надо было не с неделей и даже не с месяцем, а с целым годом, что оставался до дембеля.
Щербила спасенье от безделья нашёл в самоволках: на пару с Кенгой он отправлялся на несравненную амурскую рыбалку. Яков же стал во множестве писать стихи про любовь, научился курить вонючие болгарские сигареты и вспоминать университет, возвращение в который — в виде малопонятного пока, но уже вожделенного дембеля — замаячило потихоньку в конце кирзопахнущего туннеля.
И тут подоспел старший лейтенант Умрищев, редактировавший дивизионную газетёнку «Боевой дозор», которую и он сам, и вся остальная дивизия в неформальной обстановке именовали исключительно «Боевым позором». Занимая, как он считал, самый интеллигентский пост во всём краснознамённом соединении, Умрищев постоянно выискивал в среде старослужащих братьев по разуму, с которыми вечерами можно пульку расписать, в шахматишки сразиться, а то,
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 104
