Книга Чёрный фимиам - Алена Харитонова

Мысли о господине снова повергли Энаю в тоску. Она так жаждала встречи с ним, так надеялась, что…

Наконец, Ариш махнул рукой, разрешая открыть высокие двери, и многоликие в сопровождении мечников наконец-то потянулись наружу, в большой мир.

Конечно, Эная сразу пошла к себе и остаток вечера провела в ещё большей тоске. Тем более одна за другой посыпались очень неприятные новости: та простолюдинка с крысиной мордой, которая спасла Энаю, оказалась связанной с темными магами Миаджана, а один из них даже приходил сюда, в Храм. Между ним и далером состоялась схватка, в результате которой погибли несколько мечников. Да ещё этот беглый стриженый раб тоже оказался магом. У многоликой даже голова разболелась. В итоге спать она легла очень рано.

А наутро встала в настроении чуть лучшем, чем накануне. Приказала служанке выбрать самое красивое платье и приготовить ванну. Если сегодня вернётся бессмертный муж, нужно выглядеть прекрасной и несчастной, чтобы его сердце дрогнуло.

— Бирюзовое покрывало и жемчужную брошь, — приказала Эная, решив, что нежное украшение и тонкая вуаль придадут её облику утонченность и уязвимость.

— Госпожа, той броши нет, — ответила прислужница.

— Как нет? — Эная отвлеклась от созерцания платья, которое собиралась надеть. — Как нет? И куда же она делась?

— Так я её отдала той женщине, которая вас спасла, — девушка простодушно развела руками. — Помните, простолюдинка приходила и всё падала перед вами на колени. Вы ещё сказали, чтобы я чем-нибудь её наградила. Я эту брошь и отдала…

У Энаи едва не остановилось сердце.

— Отдала? — она, видимо, побледнела, потому что девушка испугалась и подбежала к госпоже, чтобы поддержать ее под локоть. — Отдала?

Совершенно потрясённая многоликая опустилась на оттоманку.

— Да, госпожа. Она ведь была самая пустяковая, даже без самоцветов. Я решила, что дорогую-то жалко такой противной страхолюдине отдать.

Дева Храма закрыла рукой глаза. О боги… О Джерт всемогущий и всевидящий! Нет, Энае было жаль не брошь. Служанка-то всё сделала правильно — отдала самое простенькое. Но кому, кому отдала???

— Быстро беги в покои этой… этой страхолюдины и отыщи там брошь. Всё переверни! Да гляди, не смей никому ляпнуть, что отдала ей моё украшение, дура. Поняла?

Служанка побледнела и закивала:

— Поняла, госпожа, поняла. Я мигом!

Когда она опрометью вылетела прочь, Эная вскочила и забегала по комнате. Брошь! Её брошь у посланницы Миаджана! О боги…

Она постаралась отыскать эту крысомордую, замерла посреди комнаты и сосредоточилась, отыскивая след её мерцания. Она помнила его. Но мерцания не было! Нигде. Даже его отголосков. Так не бывает!

Паника накрыла Энаю с головой, её даже затошнило. Джерт всемогущий…

И она уже не удивилась, когда вернувшаяся служанка, запыхавшаяся и вспотевшая, протараторила:

— Всё перерыла, госпожа моя, всё! И по коврам, и под матрасом, и по столикам, и по шкафам. Нигде нет…

Эная сделала глубокий вдох и сказала:

— Тогда возьму другую. С лазуритами. А об этой не болтай, не то мигом вылетишь. Поняла?

Девушка снова закивала.

— То-то же. Найдется, — сказала Эная. — А пока причеши меня.

Под ловкими руками прислужницы многоликая постепенно успокоилась. Ну пропала брошь, что ж теперь. Говорить об этом до поры никому не надо. Начнётся вой. Да и радовать не хотелось тех же Ири и Аурику своими промашками. Разберётся. На то она и многоликая. Отыщет эту крысомордую. А уж как отыщет, так и расскажет Безликому, что у той её брошь. А уж бессмертный муж наверняка придумает что-нибудь. Сейчас же надо сосредоточиться на главном: предстать перед господином во всей красе. С остальным она разберется. Позже.

И многоликая открыла ларец с украшениями, чтобы выбрать себе что-то другое.

* * *

Аурика ела конфеты и заливалась слезами. Конфеты были вкусные — из фиников и инжира, с сердцевинкой из хрустящего миндаля, обсыпанные тончайшей пудрой. И от этого горе юной многоликой становилось ещё горше. Конфет на широком расписном блюде становилось всё меньше, а страдания Аурики делались только сильнее. Она размазывала по щекам слезы, жевала и всхлипывала. Даже служанку попросила уйти, чтобы та не видела отчаяния госпожи.

Отправив в рот очередной приторный шарик, девушка жалобно заскулила. Поэтому тут же схватила следующее лакомство и запихала в рот. Слезы лились и лились ручьями.

Нет, многоликая не сожалела о возвращении Ири. Она искренне ему радовалась, она любила свою сестру и испытала невероятное облегчение, что та жива и здорова. И за Стига Аурика тоже была очень рада, потому что видела: он счастлив. Он никогда не смотрел на неё так, как смотрел на Ири. Никто никогда так не смотрел на Аурику!

Она разрыдалась в голос, хотя с набитым конфетами ртом это было сделать не так-то просто. С трудом проглотив финиковую приторность, Аурика отправила в рот следующий сладкий шарик и снова заскулила.

Стиг счастлив. Ири счастлива. Все счастливы. Даже этот бритый Сингур, который готов был идти против всего Миль-Канаса ради своей сестры и той чернокожей девушки из «Четырёх лун». Лишь Аурика сидела никому не нужная и давилась дорогими конфетами.

А старшие жёны? Боги, о них даже думать не хотелось! Пока они ещё молчат, но вот всё успокоится — и уж тогда наговорятся всласть. Всё-всё ей припомнят. А отец? Перед ним было стыднее всего! И почему-то ещё перед Стигом. Такой дурой Аурика никогда не была! Сейчас она чувствовала себя даже глупее Энаи, а это что-то да значило!

В общем, все вокруг были счастливы. У одной Аурики единственная радость была — наесться конфет. И умереть. Да. Объесться конфет и умереть! А потом её, невыразимо прекрасную, оденут в погребальное платье, положат на каменный, усыпанный цветами постамент посреди Храма и уже никто, никто не сможет ничего ей сказать и ни в чем упрекнуть! И все будут жалеть, очень жалеть, что были холодны к ее прекрасной исстрадавшейся душе… От этой живо представленной картины и, конечно, от жалости к себе Аурика снова зарыдала и засунула в рот сразу две конфетки.

Смерть. Это всё, что ей осталось!

Только Карая жалко. Он, наверное, расстроится такой её кончине. Ведь конфетки ей принес именно он. И Аурика заскулила уже от жалости к молодому мечнику, который всегда был весел и добр к ней, а потом будет убиваться пуще прочих, когда она умрет и в красивом платье…

Но тут икающую и яростно жующую многоликую кто-то очень ласково, очень бережно обнял за плечи.