А если…
Аргамаков тяжело вздохнул. Он поступил так, как велел долг. Только в случае гибели оставшихся в городе от этого легче не будет.
– Его нигде нет! – добавил переживаний Орловский. – Двое пленных видели, как Горобец залез в бронепоезд вместе со своими подручными. А еще один говорит, что подручные затащили матроса чуть не силой.
Все четверо офицеров невольно посмотрели туда, где совсем недавно скрылся поврежденный «Хунхуз».
– Может, Сухтелен успеет? – с надеждой спросил Канцевич. – А нет, Горобец получил так, что это должно напрочь отбить у него охоту появляться в здешних краях.
– Кроме этих краев есть другие, – чуточку резко отозвался Аргамаков. – Ладно. Большего мы все равно не сделаем. Георгий Юрьевич, вы остаетесь здесь за старшего. Возьмите ваш отряд и полуроту от Мартынова. Прочешите район в поисках убежавших. Срок вам до вечера. Если удастся связаться с Сухтеленом, пусть возвращает в город пехоту и батарею, а с кавалерией поступает под ваше командование. Мы же с «еловым», полуротой и школой срочно двигаемся к Смоленску. Пора там тоже навести порядок.
При всем привычном бесстрастии голоса на душе Аргамакова было скверно. Матроса упустил, уцелели или нет оставшиеся в городе – неизвестно. Куда ни кинь…
Но тут со стороны Смоленска накатила дрезина, и сидевший в ней молоденький прапорщик бодро прокричал:
– Разбили! Запасных разбили!
Хоть одной тяжестью меньше! Да и одной ли? Как ни крути, но банда Горобца разбита наголову, а это значит, что хоть кто-то на земле вздохнет с облегчением.
В душе Аргамакова вопреки логике вспыхнула надежда, что все еще будет хорошо. Пусть не сейчас, пусть через год, два, пять, но рано или поздно все должно возвратиться на круги своя. А уж доживет он сам до долгожданной победы или нет, принципиального значения не имело.
Если бы еще достать матроса! И как его не зацепила ни одна пуля?!
Зацепила. Для такого, как Аргамаков, Орловский или Раден, случившееся было бы ничего не значащим пустяком, для Горобца же это была трагедия.
Только что до победы оставался последний шаг. Враги уничтожены, уцелевшие откатываются к Смоленску, и вдруг смертоносный свинцовый ливень сметает ничего не подозревающих весело шагающих людей.
Горобца спасла чистая случайность. Бричка как раз догнала бронепоезд, когда вся долина превратилась в рукотворный ад.
Боль обожгла руку пониже локтя, и матрос с изумлением и страхом почувствовал, как по руке льется кровь. Его кровь.
Рядом прыгал губастый Яшка, старательно, словно исполнял дикарский танец и таким образом стремился уклониться от пуль.
– Федька! Да сделай же что-нибудь!
Янкель орал, призывал громы и молнии, но силы уже оставили Горобца, а от вида собственной крови подгибались колени.
К счастью, «Хунхуз» остановился рядом, и Григорий обхватил атамана, на руках внес в заднюю бронеплощадку. Хорошо, не в переднюю, потому что та вскоре оказалась разбита снарядами.
Теперь бронепоезд уходил на полной скорости, проносился через станции, а Горобец сидел, прислоняясь к броне с таким видом, словно его больше ничего не касалось.
Он позабыл обо всем. Даже о шедших на помощь моряках, которые, кстати, никуда не дошли, лишь захватили какое-то большое село и теперь алчно поглощали в нем запасы самогона.
Рядом суетился Янкель, без умолку говорил: то ругался, то выражал надежды на перемены. Верный Гришка старательно перебинтовал окровавленную руку и после плюхнулся рядом с атаманом; только и это оставалось где-то за гранью сознания.
Не хотелось ничего. Лишь ехать, ехать, а куда, зачем?..
Сухтелен не успевал. Он и не мог успеть, хотя всю дорогу шел форсированным маршем без единого привала.
С очередного холма открылся вид на Починок, но до него еще было так далеко…
В бинокли офицеры видели стремительно несущийся бронепоезд. Одна бронеплощадка на нем была разбита, перед ней не было контрольных платформ, но при всей тяжести ран ни одна не была для «Хунхуза» смертельной.
– Уйдет!
Конная батарея помчалась на перехват галопом, торопливо развернулась и выпустила по уходящим несколько гранат.
Взрывы недолетами вздыбили землю, а следом «Хунхуз» выскочил из зоны огня, и только дымный след долго висел над горизонтом.
На станции виднелись другие эшелоны. Из города навстречу отряду вышла пехотная цепь. Горные трехдюймовки накрыли ее очередью шрапнели, заставили торопливо залечь. А тут еще с фланга подскочил пушечный «паккард» и щедро добавил на десерт из своей тридцатисемимиллиметровки…
Настоящего боя не получилось. Как и предчувствовал Горобец, внушение оказалось слишком слабым, и угроза смерти быстро свела его на нет. Вчерашние обыватели даже не бросились врассыпную. Они просто поднялись один за другим, и воткнутые в землю винтовки были достойной заменой белому флагу.
И чтобы усилить впечатление, произведенное недавним огнем, Сухтелен повернулся к оркестру и, совсем как недавно Аргамаков, скомандовал:
– Музыку!
Музыка – это то, что зовет нас к победе.
Время остановилось, а ощущения притупились. Даже гнездившийся в каждой клеточке ужас постепенно утих. Мира вокруг словно бы не было. Не то внутри, не то снаружи постоянно властвовала тьма. Всеохватная, беспросветная, наверное, схожая с той, что существовала еще до первого произнесенного слова. Звуки практически не долетали до сознания, а если и долетали, то не соотносились ни с чем.
Мыслей тоже не было никаких. Рассудок представлял собой даже не первобытный хаос, а первозданную пустоту.
Ничего.
День, ночь, зима, лето, – да кто его знает? А главное, кому это нужно?
Ни хорошо, ни плохо. Никак.
Лишь в самой глубине существовало знание, что в этом покое заключено единственное спасение. От чего, от каких напастей и бед? Главное – спасение, и все.
Сколько это продолжалось и продолжалось ли вообще? Ведь продолжительность – это движение времени, а если времени нет?
Потом… Потом снаружи пробилось что-то задиристое, бравурное, зовущее за собой. Зов нарастал, усиливался, пока, наконец, не преодолел все препоны и не потащил за собой, как полноводная река несет с собой щепку.
Щепку? Почему щепку?
Я ведь не щепка. Я…
– Что за черт? – выругался сухощавый стройный кавалерист с вытянутым аристократическим лицом. – Только что никого не было!
Он с некоторым удивлением смотрел на невесть откуда появившегося юношу в перепачканной гимнастической тужурке.
В свою очередь гимназист усиленно крутил головой по сторонам, словно тоже никак не мог понять, откуда он здесь взялся и что делает? Потом заметил всадника, вздрогнул, явно собрался броситься наутек, но пригляделся и вздохнул с явным облегчением.
