Лазаре, чье сердце он держал на ладони. Он не делился с сыном соображениями о ближайшем будущем. А об отдаленном будущем он подумает потом.
— С тобой может произойти все, что угодно, папа. Если тебя хватит удар или случится приступ, когда меня не будет рядом, ты можешь остаться без помощи несколько дней. И что ты будешь делать?
— Буду умирать, только и всего, Марсель, и молиться, чтобы никто не видел меня в этой гребаной агонии. О животных не беспокойся. У них всегда есть еда и вода на несколько дней.
— А если ты заболеешь, кто будет за тобой ухаживать?
— Твоя мать тоже об этом беспокоилась. Посмотрим. Я старый, но не дряхлый. У тебя больше всяких застарелых болячек, чем у меня.
Так оно и было. В пятьдесят пять лет у его сына был искусственный коленный сустав, несколько поломанных ребер, а одна ключица была серьезно травмирована дважды.
— Все это происходит с тобой из-за безмерной физической нагрузки, — говорил Виктор. — Ты правильно делаешь, что поддерживаешь форму, но я не пойму, зачем бегать просто так, когда за тобой никто не гонится, или объезжать континенты на велосипеде. Тебе нужно жениться; у тебя будет меньше времени, чтобы крутить педали с риском что-то поломать, брак для мужчин — вещь чрезвычайно удобная, хотя для женщин он таковым не является.
Сам он, однако, не был распложен жениться. Он был спокоен за свое здоровье. Виктор был сторонником собственной теории, по которой следовало не обращать внимания на тревожные сигналы тела и духа и всегда быть чем-то занятым. «Главное — иметь цель», — говорил он. С годами он ослабел, это было неизбежно; кости и зубы приобрели желтоватый оттенок, организм износился, нервные клетки мозга постепенно отмирали, но эта драма разворачивалась, не меняя его внешнего вида. Со стороны он выглядел вполне прилично, и кого интересует состояние печени, если у человека все зубы свои. Он старался не замечать невесть откуда взявшиеся синяки на теле, а также тот неопровержимый факт, что с каждым днем ему все труднее подниматься на холм с собаками или застегивать пуговицы на рубашке или что у него устают глаза, он глохнет и у него дрожат руки, из-за чего он вынужден был перестать оперировать. Но он не бездельничал. Он продолжал консультировать пациентов в больнице Сан-Хуан-де-Диос и читал лекции в университете без подготовки; у него было шестьдесят лет опыта, включая годы войны, которые были самыми тяжелыми. Он ходил расправив плечи, твердой походкой, не растерял шевелюру и держался прямо, словно копье, чтобы по возможности скрывать небольшую хромоту и то, что с каждым днем ему все труднее сгибать колени и наклоняться.
Он остерегался вслух говорить сыну о том, как тяжело переживает вдовство, чтобы его не волновать. У Марселя и так было достаточно дел, он пошел в мать. Для Виктора смерть не была окончательным расставанием. Он представлял себе, как его жена путешествует в межзвездном пространстве, где, возможно, находятся души умерших, и ждал своей очереди последовать за ней скорее с любопытством, чем со страхом. Он встретится там с братом Гильемом, с родителями, с Джорди Молине и столькими друзьями, которые умерли до него. Для рационалиста-агностика с научным складом ума, каким был он, эта теория имела принципиальные недостатки, но она его утешала. Много раз Росер предупреждала его не то всерьез, не то угрожая, что он никогда не освободится от нее, потому что им суждено быть вместе в этой жизни и во всех других. В прошлой жизни они, возможно, не были супругами, говорила она, вполне вероятно, что в другой жизни они будут матерью и сыном или сестрой и братом, и таким образом объясняются отношения неразрывной привязанности, которые их соединяют. Виктору от перспективы бесконечного повторения жизни с одним и тем же человеком было не по себе, но уж если повторение неизбежно, пусть лучше с Росер, чем с кем-нибудь другим.
В любом случае подобная возможность была поэтическим образом, он не верил ни в судьбу, потому что считал это приемом для телесериалов, ни в реинкарнацию — потому что это невозможно с точки зрения математики. Его жена, применявшая спиритические практики давно ушедших времен, например тибетские, считала, что математика не способна объяснить множественные измерения реальности, но Виктор полагал, что это аргумент шарлатанов.
При мысли о том, чтобы жениться еще раз, его колотил озноб; ему было вполне достаточно общества животных. Он разговаривал не сам с собой, он беседовал с собаками, попугаем и кошкой. Курицы в счет не шли, у них не было имен, они бродили, где им вздумается, и у них была задача нести яйца. Вечером он приходил домой и рассказывал зверям, как прошел день, они были его собеседниками в те редкие минуты, когда на него нападала сентиментальность, и слушали его, когда он перечислял с закрытыми глазами все предметы в доме и представителей флоры и фауны в саду. Это был его способ тренировать память и внимание, как для других стариков — собирание пазлов. Долгими вечерами, когда у него было полно времени для воспоминаний, он перебирал скудный список своих любовных привязанностей. Первой была Элизабет Эйденбенц, которую он знал очень давно, в 1936 году. Когда он думал о ней, то видел что-то белое и сладкое, похожее на миндальное пирожное. В те времена он обещал себе, что после всех битв, когда земля очистится от грязи и пыли, он найдет ее, но все получилось не так. Когда войны закончились, он был далеко и у него уже были жена и сын. Он стал разыскивать ее позже, просто из любопытства, и узнал, что Элизабет живет в маленьком городке, где-то в Швейцарии, поливает цветы и не обращает внимания на слухи о своем героизме. Узнав ее адрес, Виктор послал ей письмо, но ответа так и не получил. Может, сейчас настал подходящий момент, чтобы написать ей снова, раз он остался один. Он ничем не рискует, все равно они никогда не увидятся. Швейцария и Чили находятся на расстоянии тысячи световых лет. Про Офелию дель Солар, свою вторую любовь, короткую и страстную, он предпочитал не вспоминать. Остальных историй было совсем мало. В них речь шла скорее не о любви, а о вспыхнувшей искре, но он думал и о них, стараясь по возможности приукрасить, чтобы эти не слишком достойные воспоминания выглядели поприличнее. Единственное, что имело значение, была Росер.
Однажды он решил отметить свой день рождения, разделив с животными меню, которое всегда готовил в этот день,
