class="p1"/>
***
Настоятель Окаи снял из-под края храмовой кровли два висевших там бронзовых изогнутых одноручных багра, приготовленных на случай пожара, и вручил мне:
— Под вашу ответственность, господин Исава, пока не заведете собственные.
— Премного благодарен, почтенный Окаи!
Я собирался вернуть храмовое имущество при первой же возможности.
А покуда мы как могли мы готовились к грядущим трудам, занимая, доставая по знакомым, делая сами.
Как было договорено с Окасукэ и настоятелем Окаи, местом нашего сбора стал задний двор храма Кэйтёдзи. В еще одной выделенной каморке мы хранили инструмент, в другой народ спал вповалку, кроме Саторо Оки. Тот ночевать упорно ходил к себе на Рыбный рынок, но каждое утро первым являлся на сбор и будил остальных. А еще мы получили право пользоваться храмовой кухней в обмен на текущий ремонт по храму и помощь в повседневной уборке.
Я снял с походного ящика горшок с уже вполне зазеленевшим саженцем сосны, вытащил из своих вещей пачку неиспользованных расписок моего бывшего княжества — их мы пустили на заплаты для обклеенных бумагой внешних перегородок храма, разорванных ветром. Строители наши тем временем чинили кровлю, перебирая черепицу. Нагасиро остался клеить мучным клеем бумагу на перегородки, а я взобрался по приставленной лестнице на крышу, разогнулся, оглянулся и вот тут-то и увидел вдруг весь район как на ладони! Вон ворота, вон река и каналы, вон «Обанава» уже под новой, еще светлой, кровлей из дранки среди темных соломенных крыш длинных домов, почти закончили возводить…
Вот, оказывается, где нужно держать человека, дозорного, чтобы следил за дымами!
— Замечательно, а! — прокричал старший, Хаято, полуголый, с повязкой на голове, со стопой плесневелой черепицы в руках, потный от работы. — Как видно-то далеко, а?! Вот за что я свою работу люблю! Высоко! Далеко видно!
Я улыбнулся его рвению.
Потом меня учили ходить по черепичной кровле. Это искусство оказалось не таким простым. Ну, не в последний раз на крышу вылезаю. Еще придется, если буду этим делом заниматься. Но на работу в деревянных гэта никому из нас больше не ходить — не устоишь на крыше.
Проходивший в храм настоятель Окаи кивнул мне снизу.
— Нам пора где-то попробовать свои силы, — произнес я, задумчиво глядя на блещущее вдалеке, за устьем реки, море. — Все так воодушевлены. Нам нужно наше первое настоящее дело.
И за делом дело не стало, потому что Хаято, бросив возиться с черепицей, прищурился, пригнулся, приложив ладонь ко лбу от солнца, и выкрикнул, ткнув рукой:
— Эй! Смотрите! Дым!
И это действительно был дым, черный, однозначно пожарный, угрожающий. Горело пышно, горело совсем рядом.
Народ сначала застыл в удивлении, потом мы ссыпались с крыши, потом заметались, хватая то то, то это, роняя и снова поднимая, и сам я, к своему стыду, в этом участвовал по мере сил и слабого разумения.
Потом мы бежали к месту пожара, обремененные баграми, инструментом и защитной одеждой, роняя по пути части снаряжения, возвращаясь и подбирая потерянное. Хвост из соседских мальчишек с гиканьем и песнями тянулся за нами следом.
Да. Тот наш новый выход на пожар оказался собран не лучшим образом. Неприятно и вспоминать.
А в довершение всего Икимару и его молодцы оказались на пожаре раньше нас.
Мы столкнулись с его бандой прямо у Рыбного рынка, за их спинами подымался дым пожара, там уже шустрили его подручные. А сам Икимару с вооруженными баграми товарищами молча преградил нам дорогу. И по всему было видно, что им не впервой бить конкурентов. А нас было мало.
— Стойте где стоите, — спокойно посоветовал нам Икимару издали.
Я не решился скомандовать в атаку и прорвать их строй.
И нам только и оставалось смотреть, как наши соперники возвращаются с дела продымленные, подкопченные, веселые и пьяные, нагруженные прихваченным добром.
— Учитесь бегать, дурачье, — проорал нам верный подручный Икимару, закопченный дымом, потный от работы, тяжело груженный добычей Бурункай. — С дороги!
Очень хотелось дать ему по зубам рукояткой меча. Но я отступил в сторону. И все мои отступили вслед за мной.
Мы разошлись, скаля друг на друга зубы как собаки, по разным сторонам улиц.
Неприятно было.
Потом, спотыкаясь о собственное снаряжение, мы уныло брели к себе на зады, в храм. Чувствовали мы себя до предела униженными.
— Начальник, — несмело спросили меня. — Пожрать бы…
Пришлось еще и вести их кормить.
А деньги опять начали кончаться — на пять-то ртов…
Глава 3. Огненные рукава
Женщину, чей ящик мы принесли с пожарища ее дома, нашли не сразу. И не сразу она пришла в Кэйтёдзи.
— Мы отобрали этот ящик у людей Икимару, когда они копались в развалинах. Нам не все удалось спасти, что-то они утащили, какую-то праздничную одежду, — объяснил я настоятелю. — Неужели нельзя прекратить эту порочную деятельность?
— К сожалению, тут все очень непросто, — покачал головой настоятель Окаи. — И всем будет спокойнее, если удастся сохранить видимость приличия. Это наше дело, и мы должны решить его сами.
— Понимаю, — поклонился я. — Надо бы передать этот ящик несчастной женщине, у нее же совсем ничего не осталось…
— Я дам знать людям, ее приютившим, — кивнул настоятель Окаи. — Ее пригласят. Сейчас у нее другие хлопоты, а средств у нее и не было… Эх, Курода, беспутный муж и отец. В долг жил, в долг похоронили…
Прошла еще пара дней, прежде чем несчастная женщина показалась в воротах храма.
То утро в храме Кэйтёдзи началось как обычно, уборка на прихрамовом кладбище, а затем сотня взмахов мечом, как раз перед скромным завтраком из целого рисового шарика. В походах времен Междоусобицы это был дневной запас пищи пехотинца.
И тогда она пришла. Было это уже сильно после полудня, когда все уже разошлись после обеда, и настоятель Окаи пригласил ее присесть в галерею храма, задавая утешающие вопросы.
Она прошла, не поднимая глаз, словно избегая приближаться к кому-то, кроме настоятеля, осторожно присела на край террасы галереи и робко сгорбилась, словно мокрый воробушек.
Я принес из нашей каморки ящик с пожарища, поставил перед нею:
— Посмотрите, почтенная, мы нашли ваши вещи.
Она не сразу робко подняла глаза. Но она сразу заметила ящик, впилась в него взором, и чувство робкой надежды на лице вдруг разом обрушилось в черную пропасть непередаваемого ужаса, ее рот переломило гримасой немого
