нанималась на год, а артель уходит на Терканду. Нечего было и думать вмешиваться в эти сложные запутанные отношения между старателями и мамками. Откладывала подобные жалобы в сторону и разбиралась в более серьезных. Несколько заявлений, озаглавленных «прошение», требовали особенного внимания. Третий день сидела над одним из них — заявлением Елены Шинковой, тридцати восьми лет. Шла с мужем на прииски, в пути не стало продовольствия, хоть помирай в тайге. С общего согласия муж пошел дальше, а она осталась в зимовье кухаркой. Шинкова старательно выполняла обязанности: скребла стол, кипятила чайники, шпарила клопов, подавала проезжим чай, а однажды заснула рядом с зимовщиком на его грязной кровати за занавеской в уголке на нарах. Прошло два месяца. Явился муж. Вглядывался в изменившееся лицо жены и колотил ее молча, с остервенением. На прииске продолжалось то же самое. Убежала к зимовщику. Там оказалась уже заместительница; пришлось стать на поденную работу. Когда явился снова муж, с радостью вернулась на прииск. Начались опять пинки. Опять убежала, поступила в артель мамкой. Муж приходит пьяный, смотрит в глаза и спрашивает: да или нет? Если да — кулаки и пинки, если нет — угроза более страшная.
От вызова поссорившихся супругов для примирения Лидия давно отказалась. Рука ее на клочке бумаги, умоляющем о помощи, нерешительно написала: «В милицию» и остановилась. Опять заявление улеглось на край стола, как неисполненная бумажка. Лидия подперла рукой щеку и задумалась. Открылась дверь, вошел Петя. Не замечая его расстроенного лица и обиженно поджатых губ, рассказала о своих затруднениях в работе.
Петя грубо отозвался:
— Что ты с ними церемонишься? Пусть подают в суд.
Лидия видела, что он ни о чем, кроме своей любви, не способен думать в ее присутствии. Желая избежать тяжелых, надоевших объяснений, которые неизбежно последуют сейчас, возразила:
— Такое положение будет до тех пор, пока не отменят запрещения въезда женщине на Алдан. Пока на тысячу мужчин будет десять женщин, ничего не сделают ни женотдел, ни милиция, ни суд. Послать в суд — значит отмахнуться рукой. Разве это решение вопроса?
Петя оглянулся на дверь, схватил Лидию за руку и прижал к своей щеке:
— За что ты возненавидела меня?
Лидия отняла руку:
— Ты слышал, что я говорила? При нормальных условиях ты встретил бы десяток девушек, сошелся бы не случайно, а по-настоящему. Готов первую встречную считать самой лучшей женщиной в мире. Думал ты об этом?
— Уже целый месяц думаю,— усмехнулся юноша. Он понимал не слова, а смысл: она уходит от него и хочет оправдать уход первым попавшимся предлогом. Он вдруг кинул ей в лицо самое тяжелое оскорбление, какое смог только придумать:
— Ты не боялась жить с вредителем, который натворил дел и убежал благодаря твоей милости!
— Что? Убежал? Убежал! Как же его упустили!
Лидия в ужасе уставилась на Петю. Немыслимым, невероятным, незаслуженным казалось наказание, постигшее ее. Неумолимо рисовались последствия нерешительности, приведшей к бегству государственного преступника. Вот теперь наступит расплата, когда отвернутся и Мишка, и Поля, и все товарищи, в жизнь которых вплелась ее жизнь!..
Петя вдруг понял всю непростительную жестокость своей выходки. Торопясь, рассказал, как было в действительности. Никуда Пласкеев не убегал. Его застали на работе. Он требовал, чтобы участок приняли от него по акту. Но, говорят, в квартире нашли вещи, собранные и увязанные в далекую дорогу. Еще день-два — и он без акта исчез бы с горизонта.
Лидия качала головой:
— Петя, за что ты преследуешь меня?
Вскочив с табурета, он схватил ее голову горячими руками.
— Сумасшедший. Уходи сейчас же отсюда. Тут учреждение, не забывай.
Петя не сводил с нее глаз.
— Я знаю — тут женотдел. Поэтому и пришел сюда.
Он походил на пьяного. Казалось, ему доставляет какое-то удовольствие мучить и себя и ее.
— Петя, почему ты не хочешь понять меня, только думаешь о себе!
Петя не переставал улыбаться. Вдруг вспомнил:
— Надо бежать Сейчас большой митинг. Хотим остановить старателей у выезда из поселка. Терканда. Женотдел. Что-то есть общее. Терканда, женотдел.
— Замолчи. Перестань болтать глупости.
— Очень много общего: и тут и там опасность. Терканда, женотдел. Им говорят — на Терканде нет продовольствия, они не верят. Я знаю, что ты не любишь меня, но не верю и иду на Терканду — в женотдел.
Лидия прислушалась к скрипу и шороху многочисленных шагов за стенами барака. Петя схватил ее за руку.
— Черт с ними, какое нам дело.
— Пусти, ради бога. Для тебя все равно, а для меня не все равно.
Лидия с трудом освободилась и распахнула дверь. Мимо двигались подводы, нагруженные кулями, ящиками, сеном, инструментом. За каждой подводой шли старатели. Снова подвода, и опять вереница старателей. В дверь несло холодом, но Лидия продолжала стоять и глядеть. Позади обоза шли самодельные алданские подводы — старатели волочили за собой саночки. Шли китайцы, русские… За сильными и большими артелями тянулись одиночки, как за коровами телята. Лица идущих мимо были праздничны, одежда на них самая лучшая, какая только нашлась.
— А этот куда! — удивился Петя при виде маленького человечка, ковыляющего в самом хвосте золотоискателей. — Куда такой мозгляк лезет!
На спине маленького приискателя, обутого в большие валенки, уродливым горбом выпячивался мешок на белых лямках из утирок. За веревку он тащил саночки, перегруженные мешками. Поверх всякой всячины на сайках лежал сундучок, напоминающий сундучки, с которыми плотники ездят в отход. Человечек выбивался из сил, вывозя санки из ухабов.
— Сумасшедший дом какой-то! — воскликнула Лидия.
Первые колонны теркандинцев переполошили поселок. Двери бараков стояли настежь, на улице толпились любопытные.
Мишка, удрученный и раздраженный отсутствием Василия Тимофеевича, стоял на срубе и спорил с плотниками. Без Василия Тимофеевича дело застопорилось. Мало того, что два бревна, укороченных по ошибке, пришлось спустить вниз, наверх подняли совсем ненужное, заготовленное для переруба. Неловко переминаясь, мастера, допустившие непростительный промер, подошли к нему объяснить, как это случилось. Вдруг раздался крик на срубе.
— За длинными рублями пошли, за самородками с конскую голову!
Мишка вгляделся в толпу теркандинцев и ринулся вниз, колебля леса. Достиг земли он в тот момент, когда золотоискатель, впряженный в саночки, с горбом на утирках, поравнялся с дверным прорубом. Сделал прыжок и схватил за постромку. Человечек понатужился и попятился назад. Рванулся еще сильнее — и снова осадил. Думая, что задел за что-то полозом, оглянулся.
— Не пущу, — бормотал Мишка. — Бери сейчас же топор и становись. Два бревна укоротили. Ты набрал таких мастеров, ты с ними и работай.
Василий Тимофеевич, похожий на рассерженного петушка-королька, бросился на Мишку с кулаками.
— Я не посмотрю, что коммунист, голову ссеку!
— Секи, об
