и они пошли дальше.
Каждый шаг давался с трудом и чем ближе становился шум толпы, тем тяжелее было заставить себя просто продолжать идти. Какая-то часть сознания отчаянно сопротивлялась неизбежному, требуя то ли бить, то ли бежать, главное — прямо сейчас. Слушать ее было нельзя — на кону стояло слишком многое.
Они шли дальше. Над головами легионеров возвышались храмы. Вдалеке виднелась базилика Эмилия и недостроенное здание курии. Прямо перед ней вздымались в небо верхушки ростральных колонн. Голоса невидимых людей притихли.
Пройдя мимо базилики, они остановились перед покрытым строительными лесами зданием курии — и легионеры расступились являя взору ступени, что вели на ростры и хмурящегося мордатого друга Октавия, который стоял прямо перед ними.
Финишная прямая закончилась. Конец маячил на расстоянии вытянутой руки.
Ужасно хотелось курить — и Гай не мог придумать ни одной достаточно веской причины этого не сделать.
Он подошел к Октавию, который раздавал последние команды легионерам и Агриппе, и, заставив того вздрогнуть от неожиданности, хрипло сказал:
— Даже смертникам положено право на последнее желание.
На мгновение растерявшийся, Октавий быстро взял себя в руки и удивленно вздернул бровь. Его друг нахмурился еще сильнее.
— И чего же ты хочешь? — спросил Октавий.
— Твои парни еще после ид, отобрали у меня одну красную картонную пачку, — он жестом показал примерный размер, — И зажигалку. Верни их мне. Курить жутко хочется.
Нахмурившись, Октавий шепотом перебросился парой слов с Агриппой, после чего коротко кивнул и подозвал к себе незнакомого белобрысого раба. Похоже, просьба не вызвала у них подозрений, и они были не против ее удовлетворить.
Стоило рабу исчезнуть из поля зрения, Октавий раздал еще несколько команд присутствующим и под охраной легионеров поднялся наверх, на ростры. Шум народа, столпившегося по ту сторону мраморной конструкции, полностью смолк.
Голос Октавия пронесся по необычайно тихому форуму подобно раскату грома. Гай старался не прислушиваться к его словам, но полностью избежать этого было невозможно — и он скоро сдался, признав бессмысленность этой затеи.
Белобрысый раб обернулся на удивление быстро. Октавий только дошел до того пункта своей речи, который обличал коварного Антония и его не менее коварного пособника, и Гай едва сдерживался, чтобы не рассмеяться самым неприличным образом. Для него, знавшего всю подоплеку событий, версия, которую представлял публике Октавий, выглядела как горячечный бред.
Раб протянул ему мятую пачку сигарет и ошарашенно отшатнулся, как только его взгляд скользнул по неуместной кривой улыбке на его избитом лице.
Повергая раба в еще больший шок, Гай вопросительно поднял брови, вытряс из пачки сигарету и с наслаждением затянулся. Голову резко повело — и он пошатнулся. Агриппа дернулся в его сторону, но остановился сразу же, как только понял, что падать в обморок прямо тут он не собирается.
Раскалывающаяся голова и шум в ушах неизменно напоминали о том, что это ненадолго.
Октавий намеренно растягивал свою речь, словно наслаждаясь триумфом. Каждая секунда тянулась словно маленькая вечность. Огонь уже обжигал пальцы, опасно приближаясь к фитилю — и Гай, не глядя, одним щелчком отправил окурок вниз, на брусчатку.
Толпа за рострами постепенно оживала — и теперь с той стороны слышались недоуменные возгласы и неуверенные аплодисменты, перетекающие в невнятный гул.
Октавий продолжал разглагольствовать, выражаясь непривычно витиевато, так, словно его ночью покусал внезапно оживший Гортензий. Смутная догадка, что он просто тянул время до того, как его разобьет приступ, с каждой секундой казалась Гаю все менее и менее безумной.
Толпа за рострами недовольно загудела, реагируя на слова Октавия — и у того не ушло много времени на то, чтобы отреагировать:
— Я понимаю и разделяю ваши сомнения, уважаемые квириты, — громкий голос Октавия несся над форумом, — Но, как я уже говорил, вам нет никакой нужды принимать мои слова на веру. Провокатор сейчас сам предстанет перед вашим судом — и вы сможете лично убедиться их правдивости.
Неожиданно.
Глядя на него, мордатый Агриппа серьезно кивнул и сухо добавил:
— Иди.
И он пошел.
Дорога на эшафот, — Гай всегда это знал, — должна была занимать колоссальное время. Достаточное для того, чтобы вспомнить всех и вся. Прожить всю свою жизнь еще раз на быстрой перемотке. Вспомнить все то, что забыл и чего даже не знал.
Дорога на эшафот должна была занимать колоссальное время — он знал это всегда, но это знание оказалось полнейшей чушью.
Он не помнил, как поднимался наверх, по высоким, стертым ступеням, требующим реставрации. Не слышал тяжелых шагов Агриппы, что следовал за ним попятам. Не видел довольной ухмылки Октавия, когда тот отошел немного вбок, предоставляя ему трибуну.
Он всего лишь успел моргнуть — и тут же оказался на краю таких родных, — невысоких и расположенных там, где надо, — ростр. Внизу, под ним, оттесненное легионерами, растекалось на ступени базилик такое родное и знакомое людское море. Яркое солнце било в глаза, заставляя прищуриться.
Сейчас. Именно сейчас люди внизу должны были вскинуть головы, и синхронно, словно по команде, с ненавистью воскликнуть такое обжигающее “Ты нас убил!”.
Он видел это во сне сотни раз — и казалось, что иначе просто не могло быть.
В напряженном ожидании, сердце пропустило несколько ударов. Ничего не произошло.
Многие люди действительно, задрав головы, смотрели прямо на него, но той знакомой по снам волны ненависти от них не исходило.
Голова раскалывалась на части. Время истекло. Времени больше не было.
В коротком, практически инстинктивном, жесте, он поднял левую руку, — насколько получилось, мышцы все еще плохо его слушались, — и гул внизу смолк.
— Квириты, — его голос прокатился над затихшим людским морем, — Вы все прекрасно знаете, зачем сегодня здесь собрались. Вы все прекрасно знаете, какие слова ожидаете от меня услышать. Я вынужден вас разочаровать. Этого не будет.
Перед глазами поплыли черные пятна. Короткий волосок, отделяющий его от беспамятства, готов был оборваться в любое мгновение.
— Насилием и бесчестным шантажом меня пытались вынудить оклеветать самого себя. Угрожая лишить жизни мою ни в чем неповинную жену, меня хотели заставить объявить себя тем, кем я не являюсь и ввести вас, квириты, в глубочайшее, опаснейшее заблуждение. Но я не могу этого сделать. Не могу врать вам, квириты, в лицо. Все, что вы ожидали здесь услышать, все, зачем вы сюда пришли — это наглая ложь, не имеющая ничего общего с действительностью.
Толпа с замиранием дыхания внимала каждому его слову. На рострах начиналось какое-то движение, но мир сузился до речи и плывущих перед глазами черных пятен — и ему не было до этого никакого дела.
— Преследуя свои
