таким же легким, а язык таким же быстрым, как у меня. Посмотри, какие прекрасные цветы и фрукты я купил: они приятны глазам, приятны носу, а приятнее всего положить их в рот! Сегодня у нас праздник, и мы должны сделать комнату яркой и праздничной. Скоро тебе подадут обед. А после ты будешь крепко спать, но перед этим Моцарт сыграет тебе колыбельную. А когда ты проснешься, я принесу тебе чашку чая. Ах, дитя мое, дитя мое, как хорошо, что наконец-то наступил этот радостный день!
Бросив сияющий взгляд на Розамонду, старик занялся украшением комнаты. Сара же не могла отвести глаз от лица дочери и, быстро поблагодарив дядю, она обратилась к ней:
– Я счастлива рядом с тобой, дорогая, но я отрываю тебя от твоего ребенка. Не стоит мне разлучать вас надолго. Возвращайся, любовь моя, к мужу и ребенку, а меня оставь наедине с благодарными мыслями и мечтами о лучших временах.
– Будь добра, последуй просьбе матери, – вмешался дядя Джозеф, прежде чем Розамонда успела ответить. – Доктор говорит, что она должна отдыхать днем, так же, как и ночью. И как мне заставить ее закрыть глаза, когда она не может насмотреться на тебя?
Розамонда согласилась вернуться на несколько часов в гостиницу, при условии, что вечером она снова займет место у постели матери. Но все равно она дождалась, пока подадут обед, уговорила Сару его съесть, после помогла ей устроиться в постели и только после этого заставила себя уйти.
На прощание руки матери обвились вокруг ее шеи, щека ласково прижалась к ее щеке.
– Ступай, моя дорогая, ступай сейчас же, или я стану слишком эгоистичной, чтобы расстаться с тобой даже на несколько часов, – прошептал нежный голос. – Моя дорогая Розамонда! У меня нет достаточно прекрасных слов, чтобы благословить тебя; нет правильных слов, чтобы поблагодарить тебя, как следовало бы! Счастье долго не приходило ко мне – но наконец-то вот оно!
Прежде чем выйти за дверь, Розамонда остановилась и оглядела комнату. Стол, камин, маленькие гравюры в рамках на стене украшены цветами. Музыкальная шкатулка заиграла первые сладкие ноты Моцарта. Дядя Джозеф сидел на своем привычном месте у кровати с корзиной фруктов на коленях. Бледное, измученное лицо на подушке было освещено нежной улыбкой. Мир, уют и покой – все это счастливо сочеталось в комнате больной, и все это вселяло в Розамонду надежду на спокойное и счастливое будущее.
Прошло три часа. Ясный летний день начинал клониться к вечеру, когда Розамонда вернулась к постели матери. Она тихонько вошла в комнату. Единственное окно выходило на запад, и с той стороны кровати стояло кресло, которое занимал дядя Джозеф. Он поднес пальцы к губам. Мать спала, положив руку на руку старика.
Розамонда заметила, что дядя Джозеф устал. Невозможность пошевелиться, не разбудив племянницу, казалось, начинала утомлять его. Девушка сняла шляпку и шаль и жестом предложила ему уступить ей место.
– Давайте же! – прошептала она, когда старик покачал головой. – Позвольте мне посидеть с ней, а сами можете насладиться прохладным вечерним воздухом. Не бойтесь разбудить ее. Ее рука не сжимает вашу, а только покоится сверху. Давайте осторожно поменяемся: это ее не потревожит.
Она просунула свою руку под руку матери, пока говорила. Дядя Джозеф улыбнулся, поднимаясь со стула.
– А ты всегда добиваешься своего. Уж слишком ты быстра и сообразительна для такого старика, как я.
– Давно она заснула? – спросила Розамонда.
– Пару часов назад. Но сон ее очень беспокоен: говорила во сне и вертелась, такой безмятежной стала только минут десять как.
– Может, ей мешает свет? – предположила Розамонда, оглядывая ярко освещенную последними лучами солнца комнату.
– Нет, нет, – поспешно ответил старик, – спит она или бодрствует, ей всегда нужен свет. Если я не вернусь до наступления сумерек, зажгите обе свечи, что стоят на каминной полке. Я постараюсь успеть, но, если время пролетит слишком быстро, и случится так, что она проснется и странно заговорит, и будет смотреть в дальний угол комнаты, помни, что спички и свечи лежат вместе, и чем скорее ты их зажжешь после наступления сумерек, тем будет лучше. – С этими словами он на цыпочках прокрался к двери и вышел.
Предостережение дяди Джозефа напомнило Розамонде разговор с доктором. Она с тревогой посмотрела в окно. Солнце только что опустилось за крыши дальних домов. Конец дня был все ближе.
Когда Розамонда снова повернула голову к кровати, ее на мгновение пробрал озноб. Она слегка вздрогнула, отчасти от нового ощущения, отчасти от воспоминания о том другом холодке, который поразил ее в уединении Миртовой комнаты.
В то же мгновение пальцы матери шевельнулись, и на печальном спокойном лице промелькнула тень тревоги. Бледные, приоткрытые губы открылись, закрылись, задрожали, снова открылись; тяжелое дыхание становилось все быстрее и быстрее; голова беспокойно двигалась на подушке; веки сами собой приоткрылись; низкие, слабые, стонущие звуки срывались с губ и вскоре сменились полу-членораздельными предложениями:
– Клянись, что не уничтожишь это письмо после моей смерти. Клянись, что не заберешь это письмо с собой, если покинешь дом после моей смерти. – Дальнейшие слова были произнесены шепотом так быстро и так тихо, что ухо Розамонды не расслышало их. За ними последовало короткое молчание. Затем голос из сна внезапно заговорил снова, и заговорил громче: – Куда? Куда?! В книжный шкаф? В ящик? Нет, нет, за картиной привидения.
Последние слова холодом пронзили сердце Розамонды. Она отстранилась резким движением, но тут же одернула себя и снова склонилась над подушкой. Но было уже поздно. Вздрогнув и слабо вскрикнув, мать проснулась – с пустыми, полными ужаса глазами и с испариной, выступившей на лбу.
– Мама! – воскликнула Розамонда, приподнимая женщину с подушки. – Я вернулась. Ты узнаешь меня? Мама? – повторила она скорбным, вопросительным тоном. – Мама?
На лице Сары вспыхнул яркий румянец восторга и удивления, и она внезапно обняла дочь обеими руками.
– О, моя дорогая Розамонда! Я просто не привыкла просыпаться и видеть твое дорогое лицо, смотрящее на меня, не то я бы узнала тебя раньше, несмотря на мой сон! Ты разбудила меня, любовь моя? Или я сама проснулась?
– Боюсь, что я разбудила тебя, мама.
– Тут нет ничего страшного. Я бы хотела очнуться от самого сладкого сна, чтобы увидеть твое лицо и услышать, как ты говоришь мне «мама». Ты же избавила меня, любовь моя, от одного из моих кошмаров. О, Розамонда! Я думаю, что была бы совершенно счастлива, если б забыла Портдженнскую Башню, если б никогда не вспоминала ту комнату, где умерла госпожа Тревертон, и Миртовую комнату, где я спрятала письмо.
