выпуская запястья из цепких пальцев, сказал:
— Поезд приходит через час.
Верзилин поблагодарил его движением век. Снова забылся.
Нина с Коверзневым приехали под вечер. Она была тщательно одета в дорожный строгий костюм, в простую, но дорогую шляпу. Предупреждённая обо всём доктором, она вошла в палату со спокойным лицом и даже с подобием улыбки.
Верзилин встретил её сияющими глазами и сделал попытку встать, но не смог даже приподнять руку.
— Ну, что же ты? — сказала Нина, склоняясь над ним. — А?
Он сделал движение ресницами. Она села рядом и прижалась щекой к его горячей щеке.
— Невезучий ты мой.
— Везучий, — сказал он шёпотом. — Тебя встретил я…
Она не смогла сдержаться, и слёзы брызнули из её глаз. Чтобы скрыть их, она уткнулась ему в грудь.
Не в состоянии видеть её мучения, Коверзнев вышел из палаты, а Никита натянул на голову простыню.
— Ефим, — сказала Нина, — Ефим… Зачем так?
Он еле–еле сжал её ладонь. Сказал с улыбкой:
— Теперь уж всё…
— Ефим!
— Нет, теперь уж всё… Я держался только ожиданием тебя..
— Ефим!
— Жжёт… там, — он показал взглядом на живот. — Это конец… — голос его прервался. — Слушай меня… Сына… чтобы был честный… и помнил, что я тебя любил… Всё… Позови Валерьяна… '
Она припала губами к его лицу, но он нашёл в себе силы, чтобы отстранить её.
— Позови Валерьяна… и выйди… Люби его… Он будет настоящим мужем и отцом…
Вцепившись тонкими пальцами в горло, стараясь сдержать рыдание, она вышла за дверь.
— Иди… Он зовёт тебя…
Ткнулась лбом в стену; узкие плечи её вздрагивали.
А Коверзнев подскочил к Верзилину, сжал его большую, тяжёлую руку, заговорил горячо:
— Ефим! Ты должен жить ради неё! Разве ты не видишь этого?! Она умрёт без тебя…
Верзилин высвободил руку, сказал:
— Молчи… а то не успею… Я много думал и понял, что… по–прежнему люблю тебя… Не твоя вина, что ты изменился… Жизнь ломает каждого из нас… И тебя сломала сильнее, чем других… Одного не могу простить… Как ты бил Никиту?..
— Я?
— Ты понял, о чём я… Не ты, а по твоей указке…
Коверзнев сжал руками виски; подумал с ужасом: «Это — Татауров! Его нельзя было отпускать с манежа!»
— Ефим! — воскликнул он. — Ты с ума сошёл?! Я не знал, что его били! Наоборот, я думал, что всё это инсценировано вами, и был очень огорчён… Никита! — сказал он, сдёргивая с парня простыню, словно желая призвать его в свидетели. — Ты же знаешь, что это не так?! Скажи Ефиму Николаевичу!
Верзилин пошевелил рукой: не надо.
— Валерьян, — сказал он, — не обижай его… Помни: он — наше будущее. И люби Нину… Ей цены нет… Душа у неё… всем на коленях перед ней… Люби… Вспомни, как она посылала тебе деньги, когда ты голодал…
— Зачем ты так говоришь?! — воскликнул Коверзнев. — Ты же знаешь, что я люблю её больше всего на свете… Но ничего не требую от неё…
— Помни, Валерьян, о наших идеалах… Поклянись, что ты снова будешь честным… Спорт должен быть…
— Ефим! О, Ефим…
Подошёл доктор, взял Верзилина за руку, обернулся и кивнул Нине.
Когда она подошла, всё уже было кончено.
Она приложила ладонь к своим сухим глазам, наклонилась и поцеловала мужа в мёртвые губы. Коверзнев с доктором взяли её под руки и вывели из палаты. С этой минуты больше никто не видел у неё слёз. Когда Валерьян Павлович сказал, что не покинет её ни на минуту, она сама послала его хлопотать о гробе и вагоне до Петербурга.
Дома их встретил Леван и, убедившись, что она спокойна, сказал:
— Ну вот и хорошо.
Она только взглянула на него непонятно и промолчала.
Большинство газет дали сообщение о смерти бывшего чемпиона России; некоторые даже поместили его портрет. Вынос тела был из Нининой квартиры. Собралось много народу — борцы, артисты, газетчики. Женщины были в чёрных платьях, мужчины — в чёрных костюмах, некоторые в мундирах, при орденах. В руках — букеты нарциссов, левкоев, лилий, белых роз, перевязанные внизу флёром. Их сладкий запах наполнял Нинины комнаты и смешивался с запахом ладана. Гроб сносили осторожно четверо силачей. Шесть лошадей светлой масти, покрытых траурными попонами, были запряжены цугом. Хор запел «Вечную память», оркестр заиграл торжественно и заунывно. Городовые и жандармы стояли вдоль тротуаров и отдавали честь. Кони тронули привычно медленно, катафалк с серебряными украшениями покатился ровно, без толчков.
«Всё это никому не нужно, — думала Нина. — Ни оркестры, ни нарядные лошади, ни цветы… Всё это выдумки Коверзнева… Но не будь его — куда бы я делась?»
Она благодарно сжала его руку, торопливо зашагала за катафалком.
«Всё это ни к чему… Никто не может вернуть отца моему сиротке… И никто не может заменить его… Если бы ты был милосердным, — обратилась она к богу, — ты не сделал бы этого… Ты жестокий и мстительный, и нет моих сил умолять тебя…»
Священник в ниспадающей тяжёлыми складками ризе раскачивал кадило, и голос его словно дразнил Нину:
— В землю изыдеши…
Потом снова играл оркестр. Толпа росла, расплывалась по улице, встречные спрашивали: «Кого хоронят?»
«Одно любопытство, — думала она, — и никому нет заботы, что он умер… Кто искренне сожалеет, что он умер?» Она покосилась на Коверзнева и, увидев его землистое лицо, снова сжала его руку. «А Никиту оставили, — впервые вспомнила она о друге своего мужа и ужаснулась. — Оставили, оставили… Забыли о нём, не взяли в Петербург, бросили одного в чужом городе…»
— Осторожно, Ниночка, здесь ступенька книзу, — услыхала она заботливый голос Валерьяна Павловича. Опёрлась о его руку. «Сегодня же выписать его… И пусть Коверзнев возьмёт его в чемпионат и заботится о нём».
Она словно пришла в себя, когда услыхала голос священника:
— Во блаженном успении живот и вечный покой подаждь, господи, усопшему рабу твоему Ефиму…
Они стояли перед могилой, земля осыпалась под ногами, ложилась на пожухлую траву. Сквозь зелёные ветви Нина увидела массивную плиту чёрного мрамора и такой же крест, прочитала: «Тургенев». «Как просто, — подумала она. — Надо сказать Коверзневу, чтобы сделал всё так же просто… Никаких ангелов и башенок… И одно имя: Верзилин…»
— Ниночка, — снова услыхала она голос Коверзнева и не могла понять, чего от неё хотят. Потом догадалась, стала на колени, но долго не могла откинуть креповую вуаль. Наконец оборвала её и прикоснулась губами к любимому лицу. Вставая, подумала равнодушно: «Наверное, надо было снять перчатки».
Коверзнев стряхнул с её колен сор, она посмотрела на него непонимающим взглядом.
С трудом дослушала речи незнакомых людей.
Позже,
