Опять же из газет узнав, что «Афонсо де Албукерке» взял курсна Аликанте, где должен принять на борт беженцев, Рикардо Рейс слегкаопечалился, потому что благодаря отношениям с Лидией имел некотороекасательство к перемещениям этого корабля, а та ни слова не сказала о том, чтобрат ее, матрос Даниэл, вышел в море с гуманитарной миссией. Да и где онавообще, эта самая Лидия? — копится грязное белье, мягкая пыль покрывает мебельи все прочие предметы, так что они постепенно теряют четкость очертаний, словноустали существовать, но не исключено, что такими видят их глаза, уставшиевидеть. Никогда еще не испытывал Рикардо Рейс такого одиночества. Он по целымдням спит — то на кровати, которая теперь не застилается никогда, то на диванев кабинете, и даже в уборной заснул, впрочем, такое случилось только однажды, ион проснулся тогда в испуге, увидев во сне, что может умереть на унитазе, соспущенными штанами, а ведь известно — кто смерть свою не встретит достойно, тотне достоин был и жизни. Написал Марсенде письмо, но порвал его. Длинное, намногих страницах письмо, где реконструировалась вся история их, с позволениясказать, отношений, начиная с первого вечера в отеле, написалось как-то легко ибегло, в один, так сказать, присест, воздвигся этакий надгробный памятникживейшей памяти, но, дойдя до нынешнего своего положения и состояния, сталРикардо Рейс в тупик — о чем писать? просить я не должен, дать мне нечего — итогда он собрал листочки, сложил их, подровнял края, загнувшиеся — разгладил истал их методично рвать, пока не превратил в груду мельчайших клочков, где нечиталось ни единого слова целиком. Он не выбросил их в мусорное ведро, сочтя,что уничтожение — это одно, а унижение — совсем другое, а глубокой ночью вышелна спящую крепким сном улицу и швырнул через прутья ограды несколько пригоршнейэтих конфетти, вот какой печальный карнавал, а предрассветный бриз вознес их накрышу, откуда другой ветер, посвежее, погонит их дальше, хотя до Коимбры онивсе равно не долетят. Через два дня он переписал набело свое стихотворение «Этолето уже оплакиваю», зная, что эта первая правда уже сделалась ложью, потомучто он ничего не оплакивает да и вообще уже ничего не чувствует, кромесонливости, и если был бы способен писать, написал бы другие стихи о том, чтонекогда тосковал и тоска его осталась в том времени, когда тосковал. Оннадписал конверт: Марсенде Сампайо, до востребования, Коимбра, по прошествиинескольких месяцев и за неявкой получателя отправят письмо на помойку, если жечересчур рачительный почтовый чиновник, нарушив тайну переписки, отнесет его вконтору нотариуса Сампайо, как опасался в былые времена Рикардо Рейс, то — тожебеды не будет: придет отец домой, держа в руке вскрытое по долгу отцовстваписьмо, скажет: У тебя появился неизвестный поклонник, Марсенда же с улыбкойпрочтет стихи, ей и в голову не придет, что вышли они из-под пера РикардоРейса, он ведь никогда не говорил ей, что пишет стихи, разве что почеркпокажется знакомым, но мало ли на свете схожих почерков — простое совпадение,не более того.
* * *
Больше не вернусь сюда, помнится, сказала тогда Лидия,которая как раз в этот момент стучится в дверь. В кармане у нее — ключ, но онане воспользовалась им по причине излишней щепетильности, сказала же, что невернется, как же теперь можно отпереть дверь, словно пришла к себе домой, чегоникогда не бывало, а теперь — еще меньше, сказали бы мы, если б от «никогда» можнобыло отщипнуть еще немножко, и придется допустить, что конечной судьбы слов мыне ведаем. Рикардо Рейс отворил, изобразил удивление, и, поскольку Лидияколебалась — пройти ли на кухню или войти в гостиную — двинулся в кабинет,рассудив, что она, если захочет, последует за ним. Глаза у Лидии — красные иопухшие: должно быть, оттого, что великая борьба с зарождающимся материнскимчувством завершилась его поражением и решением беременность прервать,сомнительно, чтобы причиной этой хандры было падение Ируна или блокадаСан-Себастьяна. Она говорит: Простите, сеньор доктор, не могла прийти, и почтибез паузы добавляет: Дело не в том, а просто мне показалось, что я вам большене нужна, и еще добавляет: Я устала от такой жизни, и, выговорив все это, сталаждать, впервые за все это время взглянув на Рикардо Рейса и заметив, чтовыглядит он плохо, постарел и, должно быть, нездоров. Ты мне нужна, сказал он изамолчал, ибо сказал все, что имел сказать. Лидия сделала два шага к двери: толи в спальню собралась, стелить постель, то ли в кухню — мыть посуду, то ли вванную — сложить белье в корыто, но пришла-то она сюда не за этим, хотя всевышеперечисленное будет сделано, но несколько позже. Рикардо Рейс, догадавшись,что есть еще какие-то причины такому поведению, спрашивает: Что ты стоишь,садись, а потом: Скажи, что с тобой? — и от этих слов Лидия начинает тихоплакать, Это из-за ребенка? — но Лидия мотает головой, сумев все же сквозьпелену слез послать ему осуждающий взгляд, и наконец выдыхает: Это из-за брата.Рикардо Рейс вспоминает, что «Афонсо де Албукерке» вернулся из Аликанте,который пока еще находится под властью испанского правительства, и прибавив кдвум два, получает четыре: Он что, дезертировал, остался в Испании? Нет, он накорабле. Ну, так в чем же дело? Будет несчастье, будет. Послушай, я в толк невозьму, о чем ты, скажи поясней. Я о том, и замолчала, чтобы вытереть слезы ивысморкаться, что на кораблях поднимут восстание и выведут их в море. Кто тебесказал? Даниэл, под большим секретом, да я не могу носить в себе такую тяжесть,мне надо было с кем-нибудь поделиться, с тем, кому я доверяю, вот я и подумалао вас, сеньор доктор, о ком же мне еще думать, у меня никого на свете. РикардоРейс удивился, что сообщение не вызвало в нем никаких чувств: быть может, это иесть судьба? — знать все, что произойдет, знать, что неизбежного не избегнешь ипребывать в спокойствии, как сторонний наблюдатель взирая на зрелище, котороепредоставляет нам мир, и зная, что это — наш последний взгляд, ибо вместе сэтим миром настанет конец и нам. Ты уверена? — спросил он, но спросил лишь изуважения к обычаю, предписывающему дать нашему страху перед судьбой эту вотпоследнюю возможность повернуть вспять, передумать, раскаяться. Лидия с плачемкивнула утвердительно, ожидая вопросов, уместных в данном случае иподразумевающих лишь прямые ответы, лучше всего «да» или «нет», но вопросы эти,впрочем, превыше сил человеческих. А так, на безрыбье, сойдет и что-то вроде:Но чего же они добиваются, ведь нельзя же рассчитывать, что вот выйдут они вморе — и правительство падет? Они задумали идти к Бухте Героизма, освободитьполитических заключенных, захватить остров и ждать, когда начнется восстаниездесь. А если не дождутся? А не дождутся — пойдут в Испанию, примкнут ктамошним. Но это чистейшее безумие, им не дадут даже с якоря сняться. Вот и я отом же говорила Даниэлу, да они слушать не хотят. И когда же это будет? Незнаю, даты он не назвал, наверно, на днях. А какие корабли? «Афонсо деАлбукерке», «Дан» и «Бартоломеу Диас». Полное безумие, повторяет Рикардо Рейс,но думает уже не о заговоре, раскрытом им с такой легкостью. Ему вспоминаетсядень прибытия в Лиссабон, эсминцы в доке, крашенные в один и тот жемертвенно-пепельный цвет, флаги, свисающие мокрым тряпьем: А ближе всех к нам —«Дан», сказал тогда носильщик, а теперь мятежный корабль выходит в море, иРикардо Рейс заметил, что полной грудью вдыхает воздух, словно и сам стоит наносу, и ветер швыряет ему в лицо горькую пену, соленые брызги: Это безумие,повторил он, но голос его противоречит смыслу слов, в нем звучит что-топодобное надежде, а, может быть, это нам кажется, и это было бы абсурдно, новедь это его надежда: А вдруг все пойдет хорошо, вдруг они откажутся от своегопредприятия и постараются всего лишь достичь Бухты Героизма, поглядим, чтодальше будет, а ты не плачь, слезами горю не поможешь, глядишь — и передумают.Не передумают, вы их не знаете, сеньор доктор, не передумают, это так же верно,как то, что меня зовут Лидия. Упоминание собственного имени призвало ее к исполнениюслужебных обязанностей: Сегодня не смогу у вас прибраться, забежала только наминутку душу облегчить, дай Бог, чтоб в отеле не хватились. Я ничем не могутебе помочь. Мне-то что, это им нужна помощь: сколько надо проплыть по реке доустья, только я вас прошу, Христом Богом заклинаю, никому не говорите,сохраните тайну, мне одной она оказалась не под силу. Не беспокойся, я рта нераскрою. Он и в самом деле не раскрыл рта, но разомкнул уста для утешающегопоцелуя, и Лидия застонала — разумеется, от своих мучительных дум, хотя можнобыло расслышать в этом страдальческом стоне отзвук и чего-то иного,подспудного, так уж мы, люди, устроены, чувствуем разное — но все разом. Лидияспустилась по лестнице, и Рикардо Рейс против обыкновения вышел на площадку,она подняла глаза, он помахал ей, если бывают в жизни миги совершенства, то этобыл один из них — казалось, что исписанная страница вновь предстала чистой ибелой.
