что иное, как система коллективных иллюзий, вырабатываемая каждой нацией и социальной группой прежде всего для экзистенциальной защиты – защиты от ужаса, безобразия и скуки жизни. И поэтому каждая национальная культура (я говорю не об элитарных «вершках», а о полубессознательных массовых корнях) зиждется на вере в собственную избранность или, по крайней мере, в принадлежность к какому-то избранному сообществу, которое непременно должно быть узким, иначе оно перестанет быть избранным. Именно поэтому национальные конфликты и порождаются прежде всего столкновением национальных культур – столкновением национальных иллюзий. Столкновением, которое диалоги могут только обострять, поскольку ни одна сторона не может доказать, что ее мама лучше всех, зато любые рациональные опровержения этой веры могут не разубеждать, но только оскорблять.
И политики отнюдь не порождают национальную вражду, они в худшем случае ее только концентрируют, а в лучшем даже умеряют, в риторике подыгрывая народу, чтобы не утратить популярности.
В высокую культуру эти «предрассудки» в открытом виде проникают гораздо реже, но и она не может оставаться совершенно безгрешной, будучи в конечном счете порождением всего народа. А не только личного творчества. Вспомним, что писал Достоевский о поляках и евреях, Гоголь о них же, прибавляя карикатурных немцев, да, собственно, в нашей великой литературе не сразу и отыщешь образ инородца, выписанный с любовью. Даже у Толстого, романтизирующего кавказцев, французский язык используется для изображения всего «неестественного» (это притом что в социальном мире искусственно все).
Это не наша российская особенность – таковы все национальные культуры: каждый народ создает их для собственной, а не чужой экзистенциальной защиты. И если его национальная культура начинает вытесняться более развитой, блистательной и престижной культурой, то при всем несомненном обогащении народ станет терять все-таки больше, чем приобретает: у него будет нарастать чувство, что его предки не сумели создать ничего выдающегося.
В литературе это особенно заметно: если какой-то народ будет видеть в литературе Ромео и Джульетту, Онегина и Татьяну, но не будет видеть самого себя, у него станет нарастать ощущение, что он просто-таки не существует в вечности, что жизнь его не достойна воспевания. Поэтому, как ни грустно, это абсолютно неизбежно, что когда-то в России и в Германии боролись с французским языком, в сегодняшней Украине борются с русским, а в одной из культурных прибалтийских стран недавно вызвала протест даже постановка «Бориса Годунова». Это, собственно говоря, и есть борьба за импортозамещение в культуре, или, выражаясь тем же рыночным языком, защита отечественного товаропроизводителя.
Да что заглядывать к соседям! Если бы в пору нашей молодости Шукшин был вытеснен каким-то более крупным писателем, скажем, Фолкнером, Трифонов Прустом, а Распутин Гамсуном, возможно, и советская власть до сих пор бы стояла: у нас не было бы стимула любить и отстаивать страну, в которой бы мы не видели ничего красивого и значительного.
К счастью, в те времена Шукшина не оттеснял Фолкнер, которого было очень трудно добыть и еще труднее понять: при всех наших нехватках и унижениях у нас не было ощущения, что мы живем во второразрядной державе, которой еще ползти и ползти до звании «нормальной», то есть заурядной страны. Мы не сомневались в своей ценности, а потому и ценили писателей, в зеркале которых видели себя. Но сегодня в тени саморазрушительной химеры о нашей второсортности разрослась еще и гибельная сказка об упадке нашей литературы, хотя талантов сейчас ничуть не меньше, чем было сорок лет назад и будет через следующие сорок лет. Именно для одоления этой клеветнической выдумки и необходимо защищать современную русскую литературу. Для этого совсем не нужно искусственно тормозить иностранную – достаточно каждому толстому журналу назвать десяток достойных поддержки российских авторов, а их произведения при помощи государственных структур разослать хотя бы по библиотекам более или менее крупных городов и университетов, одновременно выделив на местных и федеральных телеканалах обязательное время для встреч не только с любимчиками тамошнего начальства, но и с каждым из выдвиженцев. Притом не раз и не два, с презрением пропуская мимо ушей лакейскую демагогию о «рейтингах». Государство должно служить не прибыли, а вечности.
Собственно, организационных форм можно придумать множество, если только понять: каждое новое поколение должно видеть себя в новом зеркале, иначе в истории народа возникают опаснейшие пустоты.
Пить из драгоценного сосуда
Перед нашими глазами промелькнули и почти уже растаяли во мгле времен целые три литературные эпохи – социалистическая, перестроечная, постмодернистская. И параллельно с ними – или перпендикулярно? – уже много десятилетий живет и разрастается независимый и абсолютно оригинальный мир Валерия Попова. Он и в свои «за семьдесят», словно не чувствуя возраста, выдает на-гора книгу за книгой, по-прежнему искрящиеся остроумием и зоркостью, по-прежнему ошарашивающие фантасмагоричностью.
В чем же источник этого поистине кавказского долголетия? Да в том самом мире, который он же для себя и сотворил из подручного и подножного материала – сотворил собственный прелестный мир, бесконечный источник радости, и собственную эпоху, в которой он единовластный правитель и верховный судья. В таких-то условиях чего бы и не жить и не писать: счастье это будет пребывать с ним всегда, покуда он жив, обретая четвертое, пятое и одиннадцатое дыхание! Застолбив свое мироздание демонстративным девизом «Жизнь удалась!» еще в 1980 году, Попов упорно обращает в золото искусства все, что с ним происходит, не обходя и самые мучительные трагедии.
И вот – в автобиографической книге «Горящий рукав» (М., 2008) он решился наконец рассказать о том, как ему это удавалось. Назвать, однако, эту книгу документальной нельзя – в ней не столько перечень фактов, сколько перечень вдохновений, пойманных автором с самых ранних дней своего сотворения, начиная с детской ванночки. Этот «перечень восторгов» читаешь с радостью и азартом болельщика: вот, оказывается, как вырастает писатель! Вот когда еще он, оказывается, почуял, что в мире нет пустяков, – взгляд художника может и груду мусора превратить в сундук с драгоценностями.
Но ведь нам много лет благородные гуманисты давали понять, что дело литературы оплакивать человеческие страдания? Попов думает иначе: «Задача литературы – приучить людей пить страдания не из лужи, а из драгоценного сосуда».
Оказывается, слоган «Жизнь удалась!» – не столько констатация факта, сколько декларация о намерениях: не сдавайся, жизненный успех не в том, чтобы избежать страданий, а в том, чтобы их эстетизировать. И в этом отношении жизнь Валерия Попова действительно удалась.
Его биографическая книга имеет для рецензента тот серьезный недостаток, что, начиная проглядывать ее в поисках нужных цитат, не удерживаешься и перечитываешь вновь. Детские воспоминания лирически очаровательны, воспоминания перестроечные публицистически
